Перебежчик - [12]

Финские солдаты провели немецких разведчиков в землянку, где их встретил заместитель начальника команды обер-лейтенант Людвиг Эбере, которого среди своих звали Херст.

Он поздравил своих людей с возвращением.

— Спасибо, — ответил за всех Томас и наконец-то позволил себе расслабиться.

Тот же обер-лейтенант Херст по прибытии разведчиков в Псков учинил всем троим скрупулезную проверку. Он занимался этим вместе с капитаном Мартинкусом Клеменсасом, который отвечал в «Абвергруппе-104» за индивидуальную подготовку агентов. К этому делу часто подключался и зондерфюрер Вольдемар Лангис. В Пскове и в разведпункте, расположенном в Изборске, его знали под псевдонимом Ланге.

Агентов, вернувшихся из-за линии фронта, всегда проверяли на предмет связи с советской контрразведкой, причем с особой тщательностью, поскольку боялись перевербовки. Этот процесс назывался карантином. Он нередко продолжался по несколько недель, пока сведения, полученные от самого агента, проверялись по другим источникам.

Особенно изощрен был на всякого рода уловки зондерфюрер Ланге. Полгода назад он даже заставил агента с псевдонимом Тихий в интересах дела жениться на женщине, служащей абвера, работавшей в одной из секретных лабораторий и сотрудничающей с самим Ланге. Зондерфюрер рассчитывал, что если Тихий перевербован советской контрразведкой, то он непременно станет выуживать у новоиспеченной супруги сведения о том, чем она занимается и что вообще творится в секретной лаборатории. Но Тихому, похоже, была безразлична как эта тайная контора, так и сама новоиспеченная жена.

Тогда супруга Тихого получила от Ланге задание спровоцировать своего благоверного. Для этого был выбран самый подходящий момент — интимная близость, когда мужчина предельно раскрепощен и откровенен.

— Почему ты работаешь против своих? — спросила женщина, и Тихий, нисколько не задумываясь, ответил:

— Они мне не свои.

Этот ответ немедленно был донесен зондерфюреру Ланге, и тот вызвал Тихого на очередной допрос.

— Выходит, мы для вас не свои? — после нескольких ничего не значащих фраз вдруг спросил зондерфюрер.

Тихий недоуменно посмотрел на Ланге и промолчал.

— Что, не понимаете вопроса?

— Не понимаю, господин зондерфюрер, — ответил Тихий, который и на самом деле не мог уразуметь сути дела.

— В разговоре с вашей супругой вы сказали: «Они мне не свои». Только не вздумайте отказываться от своих слов. — Ланге достал из кармана небольшую памятную книжку, раскрыл ее. — Вот, у меня записано. Когда ваша жена спросила вас, почему вы работаете против своих, вы именно так ей и ответили.

— Вот оно что. Так это не вы мне не свои, а Советы. Русские то есть, — пояснил Тихий. — Я же против них работаю.

— И только?

— И только, — ответил агент, проходящий проверку.

Вот этот самый зондерфюрер Ланге и достался Уно Калдме в качестве персонального проверяющего на предмет перевербовки русской контрразведкой. Подобное решение руководства было скверным знаком для агента.

Для беседы Ланге подобрал тесную комнату, буквально давившую своими стенами и низким, как бы нависающим потолком. Уно полагал, что сконструирована она была специально для подобных разговоров, в чем угадывался определенный смысл. Человеку, допрашиваемому здесь, трудно было сосредоточиться в гнетущей и давящей тесноте. Ему приходилось учитывать и тот факт, что на него постоянно смотрели строгие холодные глаза, подмечающие малейшие движения лицевых мышц. Уно прекрасно понимал, что предстоящий разговор следовало воспринимать всерьез, настраиваться на разного рода неожиданности и даже провокации.

Но сначала были проведены долгие перекрестные допросы, в которых участвовали все трое — обер-лейтенант Херст, капитан Клеменсас и зондерфюрер Ланге. Они поодиночке сажали кого-либо из членов группы напротив себя и начинали поочередно задавать ему вопросы. Самые разные. Иногда совершенно сторонние. Это делалось для того, чтобы сбить человека с толку, поставить его в тупик, посмотреть, как он будет выбираться из затруднительного положения, а затем проанализировать все это.

Главное условие тут было таковым: на вопросы подопытному следовало отвечать быстро, не раздумывая. Уно Калдма едва поспевал это делать.

Некоторые вопросы часто повторялись. В этом заключалась суть словесной ловушки.

К примеру, задавался такой вопрос:

— В каком звании был начальник военного патруля, который остановил вас и потребовал предъявить документы?

— Младший лейтенант, — отвечал Калдма.

А через десяток вопросов снова звучало:

— Какое звание имел начальник военного патруля, который остановил вас для проверки документов?

Или так:

— Что вам сказал офицер русской контрразведки при задержании?

И это при том, что никакого задержания военной контрразведкой не было.

Говорить следовало точно, спокойно, безо всякого раздражения. Такое испытание выдерживал не каждый. Нередко после подобных допросов проштрафившегося агента переводили в лагерь для военнопленных.

Два дня изнурительных перекрестных допросов! Конечно, все, сказанное на них, проверялось и сличалось с показаниями остальных членов группы, то есть Томаса и Полетова. Проверялась и достоверность разведывательных сведений, полученных от группы. Пока все это не закончится, извольте, милейший, находиться в камере-одиночке, похожей на пенал из бетона, длина которого чуть больше деревянного топчана. Лампочка, вечно горящая под потолком и закрытая проволочным колпаком, дверь, обитая толстой жестью, с оконцем посередине, через которое подается скудная еда.