Пеппино - [3]

Одиноко сидящую женщину вскоре заметили. Взгляды украдкой, взгляды с задержкой, пошли шутки.

— Ну что кадришься? — кричал, расставив синеватые ноги с узлами, приземистый старик с багровым лицом  единственному, пожалуй, на площадке мужчине допенсионного возраста, успевшему, пережидая у ограды свою очередь,  рассказать ей, что среди местных много бывших парижан и что летними вечерами на пляже дают концерты. — Не видишь? — кричал ревнивый старикашка. — Замужем она!

После развода она оставила обручальное кольцо на левой руке, чтобы не приставали. Ишь какой востроглазый! Успел подметить.

Явились свежие игроки. Среди них — смуглый, горбоносый, черноглазый, в красной майке навыпуск. Сдержанно поздоровался со всеми, и ей сразу понравилась эта сдержанность, заметная среди общего преувеличенного веселья. Играл он спокойно, вдумчиво. И видела она теперь только его. И он время от времени бросал любопытные взгляды. А потом ушел на другую половину, и ей стало неинтересно. Время приближалось к пяти, она поднялась со скамейки. Пошла вдоль площадки, хотя могла выбрать другой путь. Красная майка стояла к ней спиной. Она замедлила шаг. Он тут же обернулся, шагнул к ограде.

— Вы уходите?

И пригласил выпить кофе. Только не здесь, а подальше. Пусть она пройдет вперед, по набережной, а он ее догонит. Пошла, усмехаясь: «Ох уж эти женатики! Самого мандраж пробирает, а туда же!» Минут через десять догнал.

— Понимаете, меня здесь все знают.

Она понимала. То, что она приняла за южный выговор, оказалось итальянским акцентом. Итальяшка. А живет в Лионе. Там проводит зиму, здесь — лето.

Все следующие кафе были закрыты. Шли дальше, мимо рыболовецких суденышек с ярко-синими железными баками, доверху наполненными сетями, — туда, где не было ни кафе, ни гуляющих, ни скамеек, и сели прямо на асфальт, свесив ноги над темной водой с водорослями. На противоположном берегу, среди волн белесого ковыля, стоял одинокий сарайчик.

— Это не море. Канал Урк. Тебя как зовут?

Как будто это имело значение.

— Назови меня, как хочешь.

— Как хочу?!

— Ну да. Придумай мне какое-нибудь имя.

Он думал недолго.

— Кристина.

— Почему Кристина?

— Тебе не нравится?

— Нравится. Так звали твою первую любовь?

Засмеялся.

— А тебя?

Он показал черную кожаную сумочку с выведенными на ней тоже черным фломастером мерцающими буквами: «пеппино».

— Что это? Не поняла она.

— Так меня зовут.

— Пеппино?

— Угу.

— Что за имя такое, детское?

— Детское, согласился он. — Уменьшительное. От Джузеппе. По-французски Жозеф.

— А в сумочке что?

— Шары.

Она взяла в руку, взвесила.

— Ого!

— Три шара, каждый по 710 граммов.

Она облокотилась на него. Хоть и временное плечо, а все равно хорошо, покойно. А что делать, если своего нет… Он положил сумочку на асфальт и обнял ее темными руками.

— Сожми меня крепко.

Послушно сжал.

— Пеппино… повторила она задумчиво.

Он прижался щекой к ее щеке.

— Почему отвернулась?

— Не отвернулась. Мне так удобно сидеть. А что?

— До губ не дотянусь.

Она развернулась к нему. Изредка проходили люди, проезжали машины. А им было ни до кого. С виду обычная влюбленная парочка, только что не первой молодости, но кто на них смотрел? Потом поднялись, вошли на жаркую пустынную улицу, меж сонных коттеджей с закрытыми ставнями. И она прижалась к нему всем телом. Пеппино был коренастый, с нее ростом — они сошлись точь-в-точь, как две половинки. Прижалась к нему с мстительным желанием помучить, раз ничего, так хоть помучить, но и у самой кругом шла голова… Мимолетная встреча, когда нет времени на ухаживание, когда вообще ни на что нет времени, а есть только ясное и чистое сознание: вот мужчина и женщина, которых тянет друг к другу, и не нужны лишние слова, не нужны объяснения, потому что эта самая первородная тяга и есть главное оправдание всему существующему.

— Мне пора.

Она отстранилась в недоумении.

— Пора? Почему?

— Игра заканчивается в шесть часов.

— И что?

— Пора домой.

А что она могла возразить? Пора так пора.

— Ты будешь меня вспоминать в Париже?

— Буду. Как вспомню Вальрас…

И подумала: а ведь действительно буду.

Он ушел. К своей законной побежал, примерный муженек. Явится домой вовремя, как всегда, после игры. Ни в чем не заподозришь. Жене и в голову не придет, что он после обеда успел ей изменить. Целый час изменял. Целый час обнимался с незнакомой парижанкой. Которой даже имени не знает. И теперь уже никогда не узнает. Хотелось думать с ехидством, а выходило грустно. Кристина и Пеппино.

Натягивая поводок, семенила лохматая собачка. Она нагнулась, приласкать ее, а когда выпрямилась, красная майка не исчезла, застыла вдали. Подняла руку, он ответил. И снова зашагал. Она еще немного постояла, следя за удаляющимся красным пятнышком, и отправилась обратно по набережной. Мимо опустевшей петанковой площадки, где вырвавшийся на свободу маленький засранец, захлебываясь ликующим смехом, подстегиваемый призывным криком матери, совершал недозволенные круги, а знал бы, что уготовано ему в будущем, зарыдал бы от ужаса. Мимо безлюдного песочного пляжа с уродливо, не к месту торчащей детской деревянной горкой, на которой никто не катался… Мимо ресторанных столиков с креветками и устрицами на круглых блюдах, а перед ними — не то запоздало обедающие, не то рано ужинающие, и, казалось, они так и сидят здесь со вчерашнего дня и только и делают, что пьют и жуют… Все мимо, мимо, мимо, с таким чувством, что она всю жизнь шла мимо. Или это жизнь проходила мимо нее? На ее долю только и доставались, что любовные объедки, как будто ей не полагалась полная порция счастья. И, наверное, следовало благодарить судьбу за каждую счастливую крошку, и она благодарила, — а как же, некоторым и крошек не перепадало! — благодарила с горьким чувством несправедливо обделенной.