Пепел - [3]

— Зайди ко мне, куда торопишься? Здесь не торопятся, разве не знаешь?

И люди, улыбаясь, заходят в лавки, потому что здесь и вправду никто никуда не торопится, а навстречу улыбается от кальяна толстый усатый хозяин, и шустрые помощнички, пересыпая каждый шаг шутками-прибаутками, вертятся вокруг, расстилая волшебные ткани, снимая со стен ковры-самолеты, прилетевшие сюда прямиком из тысячи и одной ночи. А эта, тысяча вторая, лениво лежит на боку, упираясь голыми пятками в темную гряду синайских гор, свесив в море черные бедуинские косы, и тоже не торопится ровным счетом никуда; да и само море, заразившись общей неторопливостью, успокаивается, и шепчет что-то берегу, и лижет его губы нежным соленым языком.

Берл медленно продвигался к бухте, с переменным успехом уклоняясь от приказчичьего гостеприимства. На полдороге он позаимствовал безмятежную улыбку у красавицы-блондинки, которая самозабвенно булькала кальяном у входа в одну из лавчонок, и теперь эта улыбка не слезала с его собственных губ, делая его похожим на всех обитателей синайского земного рая, временных и постоянных. И потом, возлежа на подушках рыбного ресторана у самой кромки воды, глядя на бухту, расцвеченную гирляндами разноцветных фонариков, терпеливо ожидая заказанный полтора часа назад акулий стейк, Берл в очередной раз удивился своей абсолютной расслабленности, поразительному душевному равновесию, которое Синай непостижимым образом внушает любому человеку, попадающему в колдовское поле его тяготения. Но где же еда, черт возьми?

Повинуясь его поднятой руке, подошел официант.

— Что угодно господину?

Берл заставил себя открыть рот. В тотальной расслабухе души и организма даже язык у него насилу ворочался.

— Господин интересуется судьбой акулы, — сказал он. — Скоро будет два часа, как вы приняли у меня заказ. Вы что, уговариваете рыбу вырезать себе стейк добровольно?

Официант рассмеялся, показывая, что юмор клиента оценен должным образом.

— Стейк будет готов через несколько минут. У нас маленький ресторан, господин. Мы начинаем готовить только после заказа и готовим с душой, не торопясь. В Даабе вообще никто не торопится — разве господин еще этого не понял?

Берл примирительно кивнул, соглашаясь, и откинулся на подушки. Перед ним на низком столике горела стеариновая свеча в подсвечнике, сооруженном из обрезанной сверху пластиковой бутылки из-под колы. Над головой между крупными звездами покачивалась гирлянда разноцветных лампочек. Море хрупало галькой прямо под подушкой. Хруп-хруп… интересно, что сейчас поделывает рыба-попугай? Дрыхнет, небось, без задних плавников. И никуда не торопится, заметьте. В Даабе вообще никто никуда не торопится. Господин понял.

* * *

Звонок раздался ровно в шесть утра, как раз, когда Берл брился. Он неловко подхватил трубку, пачкая ее в белой бритвенной пене.

— Алло!

Голос в трубке был женским и, в противоположность даабской традиции, ужасно торопливым.

— Алло! Коби? — она не стала ждать ответа и затараторила без передышки. — Я так по тебе соскучилась, мамми! Когда же ты вернешься к своей мамочке?

Берл поморщился. Мамми… к мамочке… Могли бы придумать что-нибудь менее пошлое.

— Что ты там поделываешь? — продолжала бойкая собеседница. — Небось ведь, трахаешь всех подряд, гангстер ты эдакий. Ну подожди, вернешься, я задам тебе трепку! Шучу, мамми, шучу…

— Гм… — вставил Берл, не зная, протестовать или смеяться.

— А пока я шлю тебе надзирательницу, понял? — трубка противно захихикала. — Мою подружку Лиору со своим хахалем. Уж она-то за тобой присмотрит! Шучу, мамми, шучу…

— Здорово! — сказал Берл с фальшивым энтузиазмом. — А когда они приезжают?

— Только что выехали из Табы! Она мне звонила, там мобильник еще действует. Взяли какое-то бедуинское такси — знаешь, эти тендеры, как их… Ну ты знаешь… «исузу», что ли… да, да, «исузу». В общем, часика через два будут в Даабе, встречай!

— Нет проблем, встречу, — сказал Берл.

— Целую тебя, мамми, — в трубке оглушительно чмокнули. — Смотри, не очень там балуй, мамми! Ах, как все-таки жалко, что я не смогла с тобой выбраться! Бай, мамми! Люблю, люблю, люблю…

— Я тебя тоже, паппи, — ответил Берл со всей чувственностью, на какую только был способен и повесил трубку.

Через четверть часа он уже подходил к площадке, где даабские бедуины ждали заказчиков. Хорошие места для ныряния находились в некотором отдалении от городка, так что, как правило, туристы арендовали тендер вместе с шофером на целый день. Селим бросился к Берлу, радостно улыбаясь.

— Сегодня рано, господин! Куда поедем?

— Да тут, рядом… езжай пока вперед… — неопределенно отвечал Берл.

На выезде из поселка он попросил Селима остановиться.

— Вот что, бижу. Оставь мне машину на весь день, а сам иди домой. Хорошо заплачу.

Селим испуганно замахал руками:

— Нельзя, господин! Запрещено!

Берл молча достал стодолларовую бумажку и расправил на колене. Селим крякнул.

— Нельзя, — неуверенно повторил он. Берл добавил еще сотню.

— Смотри, бижу, ты тут не один такой. Найдутся другие. За двести-то долларов…

— Тебя полиция остановит, — сказал Селим, глядя на доллары.

— Не остановит… — Берл пошуршал бумажками, почти физически ощущая ответный трепет бедуинского сердца. — Ты мне свою куфию одолжишь. Одолжишь ведь, а?.. А впрочем, зачем одалживать? Давай-ка я у тебя куплю все чохом: и куфию, и галабию…