Пепел - [2]

Он пошёл в оружейный зал, снял со стены меч, которым его пятнадцать лет назад посвятили в рыцари, а потом бросил его на пол. Он хотел их убить. Но не смог. Тогда – не смог.

Они сбежали. Он не пытался их удержать. Ему хотелось лечь на смятые простыни, ещё отдававшие жаром распалённых от страсти тел, отвернуться лицом к стене и подтянуть колени к груди.

Так он мне рассказывал. Смотрел в пустоту… и повторял, снова и снова: «И она сказала мне: „Выйди вон!“, и я вышел. В пустой тёмной комнате, у камина, со стаканом вина в судорожно стиснутой руке. В башне, которая сейчас догорала.

Они бежали, но очень скоро вернулись. С огромным войском, под знамёнами их рода. Данкану было мало его жены. А Изольде было мало его бесчестия. Они оба не смогли простить ему пощёчин, которыми он сшиб их с кровати в ту ночь, ворвавшись в спальню. Двейт не был готов к атаке и спешно покинул крепость. Но вернулся тоже… Он возвращался снова и снова. Иногда они разбивали его, иногда он – их. Это была война. Он привык к войне.

Больше всего меня пугает то, что в нём ни на миг не проснулась ненависть. Даже ярости не было – ни когда он смотрел на их голые тела, ни когда солдаты Данкана взбирались на стены замка, ни когда Двейт видел Изольду на том холме, где стоял сейчас сам: высокую, стройную, рассеянно поигрывающую арбалетом, с серебристой паутиной волос, кончики которых трепал ветер. Ярости не было, не было гнева, не было злости.

Только эта книга.

Она всегда находилась с ним. Давно… С того самого дня, когда он впервые поймал взгляды Данкана и Изольды, скрестившиеся во время семейного ужина, словно два меча, увидел искры, брызнувшие от зазвеневшей стали, увидел, как эти искры падают на шелковую бахрому скатерти, как тлеют, как разгораются, увидел родившееся из них пламя… В тот же вечер он пошёл в библиотеку и отыскал эту книгу. Стёр с неё слой пыли, провёл пальцами по бархатному корешку. Но не стал открывать. Тогда.

Прошло несколько месяцев, прежде чем он открыл её. И с тех пор открывал часто. Очень часто. А с ночи, когда Изольда сказала ему: «Выйди вон!», он читал эту книгу ежедневно. Каждый час. Каждую минуту.

И сейчас она была с ним.

Бык – сосуд, подобный железной деве, также именуемой гарротой. С шипами бывает и без, но непременно с жаровней под дном. Человек, в быка помещаемый, когда разведено под сосудом пламя, узнает жестокие страдания от жара.

Иурен Фландрский. Мизерианиус.

– Эх, башня не уцелеет, – с сожалением сказал Тонвен. Он, видимо, вспомнил весёлые пьянки, не раз сотрясавшие донжон в лучшие времена, и в его старом чёрством сердце зашевелилась ностальгия.

– Да пошла бы она, – коротко ответил Двейт. – Меня больше волнуют подвалы.

– Подвалы? – Тонвен непонимающе приподнял бровь. – А что там такого ценного в подвалах?

Двейт пожал плечами. Ничего ценного там, конечно, не сохранилось. Вино и ткани не в счёт, это вполне восполнимая потеря. Но у него было такое чудное подземелье. С толстыми стенами, духовыми проходами, со стоком для крови в каждой камере. Последние пятнадцать лет подземелье пустовало, так как Двейт предпочитал убивать своих врагов на поле боя, а не возиться с ними после битвы. Но тот, кто владел этим замком до него, похоже, был большим любителем подобных забав. Получив замок вместе с рыцарским титулом, восемнадцатилетний Двейт только раз заглянул в подвалы, окинул взглядом громоздившиеся там машины для убийства и, поморщившись, велел смотрителю немедля спалить всю эту дрянь. В тот день у него не было ни желания, ни времени рассматривать эти игрушки – в пятидесяти милях к югу его ждала невеста, леди Изольда…

– Там даже канализация была, – вполголоса проговорил он. – Никакой крови, никакого дерьма. Так удобно.

– Ты же ими всё равно не пользовался, – возразил Тонвен.

– Да, – ответил Двейт и вдруг улыбнулся. Тонвен бросил на него встревоженный взгляд и с деланой небрежностью проговорил:

– Полно, старик, ничего с твоими подвалами не станется. Они на славу сделаны. Их разве что засыпать может, но это вряд ли. Камни туда не долетали. А вот башня…

– Башня, – медленно произнёс Двейт, – интересует меня только в одном смысле. Я хочу знать, там ли они.

– Ты бы этого хотел?

Двейт вздрогнул, резко повернулся к Тонвену. Книга коротко хлопнула в дрогнувших руках. В его взгляде был страх, и этот взгляд был страшен.

– Хотел бы я этого? – прошептал он. – Хотел бы? Нет. Нет, Тонвен, нет. Нет.

Стул ведьминский – трон с высокой спинкой, снабжённой стальными шипами длиною в четверть фута и более, и местом для жаровни в подножии. Человек, на стул ведьминский сажаемый, шипами пронзён будет, а ноги его на железе раскалённом жестокие страдания от жара узнают.

Иурен Фландрский. Мизерианиус.

Башня рухнула в сумерках, уже после того, как село солнце. Она падала медленно, камни лениво отлетали в стороны, горящие балки проталкивали себе дорогу среди густого дождя обломков кирпича. Прошла почти минута, прежде чем острая каменная стрела уступила место кривому столбу чёрной пыли. А потом и пыль осела, и стало ясно, что битва кончена.

«Были ли они там, – думал Двейт. – Он и она, наверху, в самом мощном укреплении их подлости, в последнем оплоте их любви».