Пепел к пеплу - [6]
Ты рассказал мне о всех свежих новостях и сплетнях Лондона (Даффи наконец научился вязать?), а я в ответ могу отблагодарить тебя только длинным и скучным описанием жизни изгнанника в забытой Богом и почтовым министерством деревне. Обмен неравноценный, а потому прилагаю свои рисунки – портреты самых интересных местных обитателей; среди них мисс, с которой у меня состоялось приятнейшее знакомство… но об этом – позже.
Итак, встаю и ложусь я возмутительно рано, в десять часов. Небольшой променад для аппетита (местные провожают меня удивленными взглядами, словно впервые видят человека, который прогуливается без определенной цели), и я возвращаюсь к завтраку. Все свои repas я запиваю кофе, а чай могу себе позволить только в гостях.
Но до вечерних визитов я успеваю поработать в библиотеке, и в оранжерее – осваиваю непривычные для себя виды деятельности и в промежутках делаю философские умозаключения. Например, следующее: приятнейшее ничегонеделание возможно только при наличии compagnons, а в одиночестве приходится трудиться; и что нет ничего такого, к чему бы не мог принудить человеческое существо непрерывный снегопад в союзе со скукой.
Спешу тебя успокоить: я уже преодолел свою mélancolie, вызванную этим открытием. Представь себе, как я был удивлен, когда обнаружил в этом доме на втором этаже библиотеку, и довольно обширную, содержащую редкие и ценные тома, но в отвратительном состоянии. Вообрази себе «Маллеус Малефикарум» первого издания, переплет и обрез которого практически проела плесень! А также «Ангельские ключи» Джона Ди, любимого астролога Елизаветы, и «Внешний круг» Мирча Элиаде. Разумеется, продать их в таком состоянии невозможно, поэтому я просушиваю их у камина, подручным средствами стараюсь удалить плесень, чищу переплеты, etc.
Обедаю я чаще всего бутербродами и кофе, ненадолго отвлекаясь от груды лежащих передо мной книг. Когда у меня возникает такое желание, посещаю устроенный на заднем дворе импровизированный тир – но нечасто, потому что приходится беречь патроны.
В оранжерее объем моих работ несколько меньше: практически все делает мой valet de chambre, а я лишь иногда захожу выслушать лекцию о свойствах различных трав и, возможно, переставить горшки. Знания, которые он мне невольно демонстрирует своей работой, куда больше, чем может обрести обычный бродяга, но пока ни в одной беседе он не дал мне намека на их происхождение. Когда я вынуждаю его высказаться (по любому поводу – от погоды до моих рисунков) он говорит настолько кратко и уклончиво, насколько это возможно. Меня быстро утомляют эти бесцельные расспросы, и я оставляю Холлиса в покое – ненадолго. Тем не менее, вчера он дал мне краткую возможность заглянуть в его мысли. Начну с предыстории.
Ты знаешь, что Джинджер получила свою кличку не случайно, а благодаря горячему и diablement своенравному характеру. По дороге она себя не посрамила, едва не расколотив фургон для перевозки; а когда оказалась на открытом пространстве двора, то немедленно взвилась на дыбы, стряхнув с себя старшего конюха. Он, не вставая, отполз подальше от ее копыт; остальные конюхи к ней и не приближались, безмолвной группой оставаясь у фургона.
Я открыл рот, надеясь, что Джин успокоится, услышав знакомый голос… но тут я увидел, как Холлис спокойно идет к ней через весь двор, так же уверенно и буднично, как женщина идет к колодцу за водой. С той же спокойной будничностью он наклонился и подобрал поводья, заставив Джин замереть, как памятник самой себе. Я был уверен, что Джин окаменела от его нахальства не больше, чем на пару секунд, и сам поспешил Холлису на выручку, стараясь двигаться быстро, но плавно и спокойно, чтобы не взбудоражить Джин еще сильней; а она, к моему удивлению, просто фыркнула, помотала головой и без дальнейших возражений позволила Холлису отвезти ее на конюшню.
И тем же вечером мой камердинер сказал кое-что любопытное. Я разглагольствовал о характере и привычках Джинджер; и между прочим похвалил его за смелость, которая, как я внушительно сказал, «граничит с téméraire». Он что, и вовсе не умеет бояться животных?
– Но ведь бояться следует только людей, не так ли? – спокойно возразил мне Холлис. Свет от камина давал мало возможности разглядеть его лицо (свечи мы экономим), и тень превратила его лицо в гротескную маску, похожую на маски комедии дель арте, но без их грубоватого юмора – один только спокойный, сосредоточенный гнев. Выражение это стерла очередная прихоть светотени; осталось только вежливое внимание ко всему, что я пожелаю сказать дальше.
Но я молчал, обдумывая услышанное. Фраза, которую Шиллер мог подарить своему герою – из уст английского бродяги. Загадка все интересней, правда? Но пока единственным моим выводом, построенным на зыбком песке, стало то, что я предполагаю у своего замечательного слуги некоторый опыт конокрадства.
Как видишь, описание моих трудов (в которое вплелось описание моего камердинера) заняло куда меньше времени, чем они сами, и это довольно
