Пентхаус - [22]

Элизиум, — вспомнил я. F…ck them all.

«Мерседес» горел оранжевым, дымным, издалека заметным пламенем. Но дорога была пуста, и было тихо, даже птички не пели, только трещал огонь и хрипело, коробясь, железо. Никого спасти было нельзя. Пахло жареным и еще горелой резиной — от этих запахов меня тошнило с детства.

Я зажал нос рукавом.

Баварский истребитель улетел, и было неясно — уж не привиделся ли мне тот гитлерюгенд, с ног до головы в черном, с неизвестным мне широкоствольным устройством в руках? Нет, не привиделся. Но за деревьями он мог не заметить меня. Все же он нервозный парень, наш верный Руслан, и вряд ли он стал терять время и дожидаться встречного приветствия от бедняги шофера.

Так или иначе, надлежало как можно скорее рвать когти.

Я оглядел свой костюм и присвистнул. Голосовать на шоссе было бы довольно подозрительно: пришлось бы пускаться в объяснения, а потом, того и гляди, фигурировать в теленовостях. Да и говорить я не мог: отчего-то меня подташнивало. Сотрясение мозга, думал я.

К счастью, мобильник остался при мне. Навигатор, протормозив пару минут, указал мне точку в пространстве, где так неожиданно прервался наш путь; оказалось, что в паре километров отсюда, за лесом, пролегает пригородная железка. Словно бы в доказательство, ветер принес издалека свист электрички: там где-то была станция.

Разбитый и мрачный, как медведь-шатун, я брел через лес. Два километра дались нелегко. В проклятых офисных ботинках я стёр все ноги. Прячась в листве, местные пакостные птицы свистели и щелкали мне вслед. Один раз я остановился отлить и спугнул здоровенную гадюку.

Я выбрался на платформу, когда уже темнело. Угрюмые местные, по счастью, не обратили внимания ни на меня, ни на сумку с ноутбуком. Должно быть, отчаяние сделало меня невидимым. В киоске возле станции я взял бутылку пива (дешевого, с обычной пробкой) и с наслаждением принялся глотать.

Слепящая прожектором, синяя с красной полосой, электричка показалась мне такой забытой и родной, что я едва не заплакал. С шипением в стороны разъехались двери, и я вошел в полупустой вагон. Лязгнули сцепки, и я не сел, а упал на облезлое сиденье. От одежды воняло дымом.

Но вот платформа уползла прочь, и за окном потянулись полузнакомые скучные картины — леса и луга, пустынные переезды с мигающими фонарями, пустоши, поросшие чахлым подлеском. В детстве я часто ездил на электричках, только пейзажи в наших краях были совсем другими. Правда, и солнце у нас не заходило так рано. А здесь сумерки сгущались, и от пива клонило в сон. Пристроив пустую бутылку под сиденье, я сполз пониже и скоро задремал.

* * *

Не помню, что мне успело присниться. Двери тамбура расползлись с грохотом.

Это цыганки. Четверо. Откуда они взялись?

Они пестро одеты. У одной девчонки под цветастой юбкой — джинсы (никогда такого не видел). С дискотеки, что ли?

Девчонка глядит на меня. И отчего-то замирает на месте, раскрыв рот. Мать (видно, что это мать) на нее прикрикивает на непонятном языке — по-молдавски? Дочка приглаживает волосы, поправляет платок, смотрит в сторону. А мамаша проходит было мимо, как вдруг останавливается.

— Ай, послушай, парень, — говорит она мне. — Глаза твои черные. Почему такие черные?

— Какие уродились, — отвечаю я.

— Черно в глазах. Плохо в глазах. Сказать, почему?

— Я и сам знаю, почему. Не надо мне ничего говорить. И денег нет у меня.

Но цыганка не унимается. Вот она уже хватает меня за руку:

— И денег почему нету, я зна-аю. Ты от злых людей бежишь, а куда бежишь? Зачем бежишь? И сам не знаешь.

— Ну да. И что?

— Вот видишь, правда говорю, — торжествует цыганка. — Ты слушай, слушай, тебе все скажу.

Я изумлен: она делает вид, что смотрит на ладошку, а сама трогает грязным пальцем мое запястье — ищет пульс. Тонкая настройка, понимаю я. Она тоже знает свое дело. Мой встроенный компьютер чувствует присутствие в сети еще одного активного устройства.

— Бесы, — бормочет цыганка. — Бесы кругом тебя. Бесы внутри. А помочь некому. Отец нет, мать нет. Так и заберут твою душу.

Длинная ржавая иголка колет меня в сердце. Тысячи канцелярских кнопок впиваются в спину.

— Хватит, отстань, — прошу я.

— Я-то отстану, бесы не отстанут… Где твой дом? Куда ты едешь? Скажи.

— Это не имеет значения, — кое-как отзываюсь я.

— Не туда ты едешь. Не на тот поезд сел.

Я ругаюсь вполголоса, и цыганка оставляет мою руку.

— Люди злые, — говорит она вдруг. — Все злые. Добрые все умерли. Одни злые остались.

Я молчу. Тогда цыганка трогает мое плечо:

— А ты не бойся, красавчик, нам денег твоих не нужно. Мы дальше пойдем. У нас тоже дом далеко, далеко…

Напоследок она непонятно усмехается. А ее девчонка глядит на меня во все глаза.

— Не бойся, — повторяет и она тоже.

Они идут по вагону дальше. Я ощупываю карман: мобильник на месте. Сейчас бы выпить, да нечего. Пустая бутылка перекатывается под лавкой, легонько тычется в мой ботинок: от этого мне почему-то становится грустно и совсем одиноко. Двери вдали хлопают, и я закрываю глаза.

* * *

Странно: я помню свое детство лет с пяти, не раньше. В психоанализе есть для этого ясное объяснение, но я никогда не решался примерить его на себя.