Пенитель моря - [78]

— Так вы действительно не Пенитель Моря? — вскричал он.

— Нет более достоверной истины! Конечно, я бесполезен для предстоящего боя. Но если бы здесь был тот храбрый моряк (и на лице Сидрифта вспыхнула яркая краска), то он оказал бы вам действительную помощь. Я видел его даже в более ужасных сценах, чем та, которая готова сейчас разыграться, когда ко всем другим опасностям примешивалась еще и ярость стихии. Его спокойствие, его энергия были таковы, что даже самый слабый на бригантине чувствовал себя храбрецом. Позвольте же мне сойти вниз, к Алиде.

— Я не заслужил бы ее признательности, — ответил Лудлов, — если бы отказал вам в этой просьбе! Идите, Сидрифт, идите! Ваше место больше там, чем здесь.

Сидрифт покраснел, в первый раз поклонился неловко и поспешно оставил каюту. Капитан с улыбкой посмотрел ему вслед. Когда фигура контрабандиста исчезла в люке, он обратился к альдерману. Взглянув ему прямо в лицо, молодой моряк старался открыть, знает ли тот настоящий пол Сидрифта. Но на физиономии почтенного «отца города» он прочел такое равнодушие, что бросил стою попытку. Тогда он спросил его:

— Хорошо ли я сделал, позволив ему покинуть нас в минуту опасности?

— Вы говорите об этом парне? Ну, этот товар имеет большую ценность во время мира, чем на войне. Одним словом, капитан Лудлов, этот Сидрифт в бою не оправдал бы ваших ожиданий.

— Могу ли я рассчитывать на содействие альдермана ван-Беврута, или и вы хотите присоединиться к милому Сидрифту, чтобы общими силами ободрять ту, которая благодаря прирожденному мужеству вовсе и не нуждается в утешителях?

— Не спешите так, молодой человек! Мы, торговые люди, любим проверять наши книги, прежде чем сводить счета. Каково бы ни было мое мнение относительно Стюартов, это мое личное мнение. Моя любовь к французскому королю еще меньше. В свое время и я слышал грохот артиллерии, когда в дни молодости командовал ротой городской милиции. Я и сейчас готов выступить на защиту доброго города Мангаттана и показать, что мои прежние знания ратного искусства еще не совсем улетучились!

— Вот ответ мужественный и ясный! Примите команду над этими пушками, и пусть французы ломают себе головы над тем, кто задал им встряску; англичане или их американские союзники.

Миндерт спустился на шканцы. Подойдя к кабестану, он спокойно сложил на него верхнюю одежду, подтянул потуже пояс, укрепил парик с помощью носового платка и стал прехладнокровно прохаживаться вдоль пушек, как-будто подобная прогулка не представляла ни малейшей опасности.

Появление альдермана ван-Беврута произвело на моряков самое благотворное влияние. Одних увлекало его бесстрашное спокойствие пред лицом надвигавшейся опасности, другие, видя равнодушную физиономию почтенного коммерсанта, заключили отсюда, что опасность эта не так велика, как они думали. Как бы то ни было, но появление буржуа в грозной роли Марса[41] было встречено со стороны матросов громкими рукоплесканиями. Альдерман со своей стороны счел приличным обратиться к ним с подобающей случаю речью, в которой убеждал слушателей исполнить свой долг так, чтобы французы поняли, что самое благоразумное для них отныне, это — оставить здешние берега в спокойствии. И хотя слушатели только наполовину поняли своеобразные выражения почтенного коммерсанта, тем не менее они приветствовали его речь единодушными взрывами рукоплесканий.

— Перед вами враг, — звучал в то же время голос Лудлова, — и вы знаете, что вам нужно делать. Я не отрицаю, что мы слабее, чем было бы желательно, но истинный матрос удваивает свои усилия, когда это необходимо. Крикните громче наше «ура» для того, чтобы враг понял ваш дух, и пусть затем не раздается другого звука, кроме грохота наших пушек!

Громовое «ура» огласило воздух, и вслед за тем наступила прежняя тишина.

Глава XXX

Французский корабль, так некстати встретившийся с «Кокеткой», плавал раньше в Караибском море. Он носил звучное имя «Фонтанж», а его командир, которому едва исполнилось двадцать два года, был известен в салонах Парижа, как прекрасный танцор и отчаянный дуэлист. Своим высоким положением командира военного судна он был, конечно, обязан связям в Версале, но отнюдь не своим заслугам. Вообще Дюмон де-ля-Рошфор был храбр, но совершенно не имел того хладнокровия и самообладания, которые были так необходимы в его положении. Он был горяч, порывист, необуздан. Его гордость и надменность мешали установлению тех взаимоотношений с матросами, которые делают из экипажа военного корабля одно стройное целое, управляемое волею командира. Танцовал он удивительно, а его каюта была образцом элегантности. Он сочинял очень милые стишки, имел кой-какие сведения по части философии, но зато снасти его корабля, так же как и цифры каких-нибудь математических выкладок, казались ему сущим лабиринтом, куда он и не рисковал соваться.

Может-быть, к счастью для корабля место старшего офицера занимал у него один уроженец Булони, лицо, достаточно сведущее, чтобы знать, идет ли судно своим курсом и не распущены ли несвоевременно некоторые брамсели. Что касается самого судна, то оно было весьма изящной конструкции, обладало легкими, воздушными снастями и имело репутацию хорошего ходока. Казалось только, что оно вместе со своим командиром имело один недостаток: в нем не было достаточной устойчивости, чтобы не растеряться при тех неожиданностях, с которыми должен считаться в особенности военный корабль.