Пенальти - [8]

Внезапно в пустынные улицы хлынула толпа.

Вереница машин с горящими фарами, ревя клаксонами, вырвалась на шоссе, запруживая прилегающие переулки. Оглушительный шум и грохот будили всех, кто имел неосторожность уснуть.

— Вильгранд сильнее всех… О-о-о… Вильгранд прекрасней всех…

Кое-где звучали уже пьяные голоса. Многие охрипли, надсаживаясь еще на трибунах, чтобы поддержать свою команду. Ликующе ревела труба. Взрывались петарды. Водитель какой-то «альфа-ромео», убежденный, что в день победы позволена любая вольность, принялся выписывать замысловатые фигуры на тротуаре среди платанов и пеших горожан, которые с пересохшими глотками устремились к двум большим кафе.

Скоро здесь не осталось ни одного свободного места.

Официанты, счастливые от того, что вновь оказались среди народа, лавировали между столиками с подносами, уставленными кружками пенистого пива и стаканами розового вина, стремясь уловить каждое слово из той оды во славу спорта и футбола, в которую каждый по очереди стремится добавить свои краски.

— А пенальти… Настоящий шедевр! Какой он сделал финт, этот хрен!

— Да… Но если бы Лафана не выдал пас… Как на блюдечке… Этот тип прорвался, словно шпага…

— А Эдинсон… Ты забыл про Эдинсона… Провел мяч почти через все поле… Это не каждый сможет.

— Гарсон, на всех!.. За здоровье наших ребят…

Гордый и торжествующий Костарда заказывает выпивку для всех окружающих его болельщиков. Так повелось с начала чемпионата: в конце победной недели это час его славы.

— Я вам скажу, что в нападении мы лучше всех.

Кто станет возражать? Человек он вспыльчивый, да и некоторые его приверженцы легко пускают в ход кулаки. Стоит завести речь о Марселе, этом постоянном сопернике (и не только в области спорта), как он вспыхивает от гнева, словно солома.

— Этот их Канебьер…[7] Там слоняются одни арабы и негритосы…

Можно было подумать, что в команде, которую он поддерживал, не было цветных игроков! Но он никак не мог переварить поражение от марсельцев со счетом три-ноль, которое потерпела несколько недель назад команда Вильгранда. Это была открытая рана. В той неудаче он винил судьбу, нечестную игру питомцев «месье Тапи»,[8] фамилия которого пишется, как «тряпка»,[9] но отнюдь не промахи своих «ребят». Однако в тяжкие минуты он мог выстроить на трибунах последний бастион, чтобы своей поддержкой придать силы тем, кто уже утратил их на поле.

Франсуа высадил Брюньона на углу бульвара. По дороге они узнали по радио о результатах других матчей чемпионата, состоявшихся в этот день.

Обычно трезвый на работе, фотограф был из тех людей, которые задерживаются на улице, потому что, к несчастью, на их пути никогда не попадаются закрытые рестораны.

— До завтра.

Рошан поехал дальше.

Его «рено» тащился, как улитка, в праздничном потоке машин, грозившем не иссякнуть до утра. Ему удалось наконец вырваться, свернув в узкие улочки старого города.

Вильгранд состоит приблизительно из четырех районов. В центре — красивые магазины, торгующие товарами последней парижской моды, но хранящие провинциальную элегантность, равнодушную к «шмоткам». Тут расположены конторы, рестораны и кафе. В нижней части города можно увидеть прекрасные фасады домов в классическом стиле с монументальными воротами. Здесь живет бывшая некогда состоятельной, пока не захирела торговля с колониями, буржуазия. Немало семей испытывают денежные трудности, но пытаются скрыть их, чтобы спасти свою репутацию в глазах посторонних. Только недостаток света, узкие улицы и отсутствие автомобильных стоянок защитили пока эти кварталы от нашествия новых богачей. Но потихоньку дома продаются: надо выжить, и по многим начинает звонить колокол. Средний возраст жителей здесь довольно высок. Молодежь, как только подрастут крылья, улетает в столицу, или (верх разложения!) в Марсель, или в Монпелье, пытаясь использовать остатки семейных связей, чтобы сделать карьеру.

Верхний город три десятилетия назад был плотно заселен рабочим людом. На окнах покосившихся домов сушилось белье. На каждом шагу встречались небольшие забегаловки. В бакалейных лавках клиентам открывали кредит до ближайшей зарплаты. Чередой шли народные гулянья и похороны по самому низкому разряду.

От всего этого остались одни воспоминания. Торговцы недвижимостью, скупив по низким ценам целые кварталы обветшавших домов, не приносивших дохода, легко добились, чтобы их признали непригодными для жилья. Посыпались предписания — выселить жильцов. Когда начался снос первых домов, то в других тоже стали отключать воду и газ под тем предлогом, что можно повредить трубы. А потом, когда нужные чиновники положили в карман по конверту, уже больше не включали. Посредники выкупили по дешевке булочные и прочие продовольственные магазины. Постепенно их стали закрывать, лишая самых обездоленных возможности покупать неподалеку все необходимое. Переселение ускорилось. Этаж за этажом освобождался от квартирантов. На окнах уже не болтались рубашки и полотенца. С утра до вечера массивные шары крушили стены, поднимая облака удушающей пыли. К тем, кто упрямился и не желал уезжать, ибо здесь прошла вся их жизнь, наведывались компании громил, которые для острастки устраивали небольшие погромы. Полиция, когда к ней обращались, проявляла странное равнодушие. А на пустырях, расчищенных прожорливыми, как ястребы, экскаваторами, уже начинали подниматься фешенебельные здания с мраморными подъездами, декоративными садиками и личными подземными гаражами.