Пекло - [2]

Маленький отряд несся под уклон. Оглядываться по сторонам некогда. Поспеть бы за Дичко, который проявил небывалую прыть и так неожиданно понес княжича!

Прозор краем глаза отмечал, что по бокам дороги растет высокая, жесткая, схожая со степным ковылем трава. Проносились незнакомые, диковинно выглядевшие деревья. Над ними будто злая сила тешилась: крутила их, разламывала, да так и не смогла ничего с деревьями поделать. Изуродовав, но так и не сокрушив упрямые стволы, бросила. Решила найти себе другое занятие. Прошло время, раны деревьев затянулись, заросли. Только вот никогда уже стволы не выпрямятся, так и будут расти криво.

Их корявые ветви усыпаны диковинно изрезанными, вроде бы неподвижными листьями. Ан нет! Ветерок все-таки их чуть шевелил. Но все равно, листва выглядела тяжеловатой и окаменевшей. Странно… Все это вихрем проносилось в голове предводителя.

Редкие кусты, покрытые непривычной для вендского глаза жесткой зеленью и небывало яркими цветками, перемежались лиловатыми, выщербленными каменными глыбами. Все сливалось в буйстве ярких красок, незнакомых тревожных запахов. От необычных цветов открывшегося мира, а может от бешеной скачки, у Прозора едва ли не впервые в жизни закружилась голова. Богатырь лишь стиснул зубы, отгоняя дурную хмарь.

«Эх! Как княжий жеребчик припустил! Ну и ну! Не покалечил бы мальчишку! И не догнать, уходит все дальше и дальше!..»

От досады Прозор — уж на что всегда спокоен — даже что-то глухо и невнятно прорычал. «Ну и коняга у него! Держись княжич!..»

А Добромилу оставалось лишь изредка спешно и беспомощно оглядываться. Все внимание мальчика приковано к жеребцу; к дороге, по которой он несся; к пути, который Дичко уже не выбирал. Разумом княжича, до времени, владела лишь одно главное желание — удержаться в седле!

Стук в сердце, возбуждение — что случилось, что нашло на доселе спокойного коня? — мешало Добромилу до конца понять происходящее. Все казалось непонятно сложным — к чему?

Княжича мотало так, что казалось — оторвется голова. А обезумевший жеребец сначала несся широкой рысью, затем перешел на рваный галоп и скакал уже не по камням, а по жесткой траве иного мира. Только ветер в ушах свистел!

Дичко уносил княжича все дальше и дальше от того места, где перед вендами так неожиданно расступился туман, от родных вендских лесов, от выхода в свой мир.

Добромил вновь попытался вразумить доселе послушного коня, хотел прикрикнуть на него, но смог издать лишь слабый хрипловатый стон. И жеребец не слушался повода, и голос отчего-то вдруг отказал, и тело стало неожиданно ватным и бессильным: словно в нем что-то надломилось, будто угасла дарующая жизнь искра.

И тут воздух около Добромила сгустился и задрожал. Княжич вдруг осознал, что вокруг уже нет странных изломанных деревьев иного мира и жесткой травы. Нет лиловых скал, к которым несся обезумевший жеребец. Нет ничего. Только обволакивающий, непонятно откуда возникший сумрак. В нем кружились редкие большие снежинки. От неожиданности произошедшего мальчика пробрал озноб. «Что за мир? Где я? Откуда холод? Зима? Она ушла. Что за место? Пекло?.. Говорят, там ведь не только небывалый жар, но и стужа…»

Может, так оно и было. Княжичу казалось, что все, что происходит с ним, это всего лишь сон. Странный, непонятный, тягучий, дурной сон.

Добромила вдруг охватило непонятное безразличие. Он понял: изменить сейчас что-либо — невозможно. Это судьба. И сейчас просто все идет своим чередом. Так уж предрасположено. Всем ведомо: нити людских судеб в руках богов, и не знает человек, что ждет его завтра и когда будет подрезана нить его жизни.

И то, что сначала они направились не к волхву Хранибору — а к странному месту, к Древней Дороге; и то, что приехав, они увидели внезапно открывшийся перед ними чужой, ни с чем не схожий мир; и то, что Дичко так неожиданно взбесился и понес его в незнакомую землю — все это судьба. Рок.

И он должен пройти это испытание. Хотя… чем оно кончится, мальчик не догадывался. Он или его конь оказались во власти той силы, противиться которой не может ни один человек.

Добромил неожиданно понял: он стремительно несется к той черте, что отделяет мир живых от того неведомого края, в котором обитают ушедшие навсегда.

Княжичу померещилось, что под копытами жеребца вдруг разверзся темный бездонный провал; что оттуда, из мрака, доносится лязганье сотен цепей, посвист бича и дальний, неуловимо-протяжный стон тысяч и тысяч людей; померещилось, что жеребец Дичко мчится над бездной, средь пустоты, забвения и холода. Нет… Не почудилось. Увы, все происходящее являлось самой что ни на есть настоящей явью.

И коня, и Добромила уже окутывала непроницаемая, без единого проблеска, жутковатая тьма. Тьма везде: сверху, снизу, по бокам, спереди, сзади… Тьма обволакивала, скользкими щупальцами вползала под легкую одежду, ледяным дыханием колола сердце, морозила и мальчика, и коня.

Добромил чувствовал: стынет тело и коченеют руки. Становится все трудней шевелиться и даже дышать.

И жеребец умерил свою бешеную скачку и перебирает ногами все медленней и медленней. Кажется Дичко застывает на ходу.