Пехотинец в Сталинграде. Военный дневник командира роты вермахта. 1942–1943 - [3]

– Ну что, Марек, старый плут, как дела? – Я протянул ему руку.

– Хорошо, господин лейтенант, мне чертовски повезло!

– Вы уже были в отпуске?

– Нет, господин лейтенант, последний раз это было после Франции.

– Тогда, черт возьми, вот-вот получите его!

– Да, конечно, но я не женат, и мне уже пришлось несколько раз пожертвовать им ради товарищей, у которых есть семьи.

– Ну, когда вся эта суета закончится, придет и ваша очередь. Я прослежу за этим.

Пока мы так переговаривались, Марек вывел меня наружу через лабиринт проходов под бывшей женской тюрьмой. Через улицу от нас, параллельно ей, почти строго с севера на юг вела железнодорожная ветка. Я посмотрел на часы. Было почти 4 часа утра. Мы сменили направление, повернув на восток, и отправились туда, где должна была располагаться Волга. Время от времени до нас доносились звуки пулеметного и ружейного огня. Он слышался где-то слева от нас, со стороны центра города. На фоне медленно светлеющего горизонта четко выделялись развалины каменных зданий, молчаливые и мрачные. Пустующие места перед ними – груды обгоревших балок – все еще продолжали тлеть и дымиться. Примерно через 100 метров Марек завел меня в подвал полусгоревшего кирпичного дома. Наконец-то я прибыл в свою роту, на командный пункт. Он располагался под землей, в подвале, перед которым высились остатки кирпичной стены. Отсюда мы могли наблюдать за противником. Когда я вошел внутрь, различить то, что находилось рядом, можно было лишь при слабом свете лампы Гинденбурга. Вот передо мной вытянулась по стойке смирно человеческая фигура, которая начала докладывать:

– Командный пункт 7-й роты. Фельдфебель Гроссман и три посыльных рады приветствовать ваше возвращение в роту, господин лейтенант.

Я посмотрел в глаза своим верным друзьям в некотором волнении. Небритые лица, черные от сажи, на которых видно напряжение последних недель. Все они были по-настоящему рады снова меня видеть. Слова были излишни: все сказали крепкие рукопожатия.

– Спасибо, Гроссман, вольно. Доброе утро, товарищи.

– Доброе утро, господин лейтенант!

– Марек, вы пока останетесь здесь. Гроссман, проводите меня. Нам приказано атаковать примерно через два часа. Марек, приведите сюда командиров 5, 6 и 9-й рот и проинформируйте их, что приказом командира батальона они поступают в мое подчинение. Вы знаете, где находятся их КП?

– Яволь, господин лейтенант! Здесь, в городе, все сидят друг у друга на головах.

После того как Марек выбрался наружу, фельдфебель Гроссман показал мне на трофейной карте Сталинграда наши позиции. Посмотрев наверх, я скользнул взглядом по улыбающемуся лицу унтер-офицера; на нем был Железный крест 1-го класса. Мои глаза расширились от удивления.

– Боже правый! Павеллек Жушко! Я что, сплю? Вы – унтер-офицер, и на вас Железный крест 1-го класса! Как вы добились этого?

Фельдфебель Гроссман ответил за своего подчиненного:

– Три дня назад Павеллек с помощью легкого миномета вывел из строя батарею ратш-бум[7], за что получил повышение до унтер-офицера и был награжден Железным крестом 1-го класса.

– Фантастика! Жушко, вы должны рассказать мне об этом.

– Ну, господин лейтенант, мы пробивались в южную часть Сталинграда, когда я заметил целую батарею, четыре орудия, которую руками толкали на позиции, как раз на перекресток. Тогда я установил за стеной легкий миномет и вскоре, уже после второго выстрела, добился практически прямого попадания, а потом только и делал, что загонял по ним снаряд за снарядом. 20–30 выстрелов – это как проливной дождь. Точно так же, как делали вы у Канева, на реке Днепр, когда иваны подошли к нам на 40 метров по пшеничному полю, а вы принесли им избавление от мук сверху с помощью легкого миномета. Я ничего не забыл.

Мысленно я снова вернулся в Оберлаузиц и, позже, во Францию, когда я обучал этих грубоватых, но честных парней из Верхней Силезии владению оружием пехоты. Иногда они наверняка проклинали меня про себя, но все же они знали, что я к себе относился не менее строго. Прежде всего я должен был продемонстрировать солдатам, на что они могли рассчитывать. И здесь мне следовало передать им то, чему меня самого обучали мои инструкторы из рейхсвера. Мои учителя в основном сами были выходцами из Силезии и Восточной Пруссии.

– И что случилось потом?

– Ну, весь батальон сделал рывок вперед. Благодаря силам небесным иваны едва сопротивлялись, и мы сумели захватить еще один кусок этого проклятого города.

Я повернулся к фельдфебелю Гроссману. Он оказался в моей 7-й роте после Канева, когда год назад, в августе 1941 г., 1-й батальон был буквально растерзан в клочья и его остатки распределили между 2-м и 3-м батальонами. Он был уроженцем Мекленбурга. Это был высокий, стройный голубоглазый блондин, типичный потомок викингов. Было сразу видно, что на этого человека можно положиться.

Происхождение фельдфебеля выдавал его акцент уроженца севера Германии. Для этого говора характерно отчетливо слышное твердое «с», в то время как для выходцев из Верхней Силезии – раскатистый звук «р».

– Итак, Гроссман, что успело произойти после моего ранения в Нырково 19 апреля? Но только, пожалуйста, в самых общих чертах.