Педагогика иностранного языка - [36]

Если говорить об информации собственно языковой — грамматических, лексических, фонетических и прочих аспектах знаний о языке, то в массовой школе к ней вообще нет никакого интереса. Даже в специализированных школах и классах создание мотивационной доминанты на этой основе более чем проблематично. И в самом деле, сколько найдется учителей, которые всерьез делают ставку на интерес к грамматике? Тут действует исключительно метод кнута и пряника, а в редких случаях интерес к собственной персоне учитель принимает и выдает за интерес к формальным знаниям о языке. Остается лишь надеяться, что «развивающее обучение», которое обрекло младших школьников на «повышенный уровень трудности» и массовый «энтузиазм» в освоении теоретических знаний о родном языке, до своего применения на уроках иностранного не доживет. Правда, считаясь с феноменом моды, все же опасаюсь, как бы мода на «теоретическое мышление» не дала вторую жизнь почти забытой установке на опережающее усвоение формально-грамматических знаний (переводно-граматический метод). Абсурдность этой идеи не в том, что теория языка, а не практическое чтение, например, предшествует живому языку. А в том, что сегодня кто-то еще верит в перспективу насильственно-манипулятивной педагогики. Если для нас теория даже родного языка в качестве предмета внутреннего личностного интереса ученика — проблема из проблем, то уповать на таковой в отношении иностранного подобно надеждам белки добежать до финиша в своем колесе.

Из того, что сказано выше, само собой следует, что правильная методика обучения иностранному языку ни в какой мере не может опираться на предположение, что у школьников существует первородный интерес к теоретическим знаниям о языке — эту гипотезу мы оставим «развивающему обучению» и, как я полагаю, к месту процитируем Дистервега: «Иди от единичного к общему, от конкретного к абстрактному, а не наоборот! Этот принцип относится ко всему обучению и воспитанию. Только его безоговорочное применение дает возможность изжить бессодержательное учение, пустую, никчемную, вредную, ослабляющую ум игру в определение абстрактных понятий, которая приводит к бессмысленному повторению непонятных слов и потому порабощает ум и препятствует его нормальному развитию» (Дистервег А. Избр. Пед. Соч. — М., 1956. — С.146).

Страноведческая, культурная информация обладает необходимым потенциалом для того, чтобы питать к себе устойчивый интерес школьников. Необходимо признать, что в последние десятилетия авторы и составители учебников пытались использовать этот потенциал: в учебных пособиях появилось значительное количество информативных текстов исторического, культуроведческого и литературного плана. Но взгляните на их явную ограниченность учебным назначением, усугубляемую многократным повторением одного и того же. Вспомните медленный темп освоения информационного содержания, обусловленный языковым барьером и множеством операций, опосредующих интеллектуальный процесс (работа со словарем, «сознательное применение грамматических правил» и т.п.). Все эти обстоятельства оставляют мало шансов уповать на «внутренний интерес» к культурному содержанию учебных книг.

Наконец, предъявляемая всем одновременно одинаковая страноведческая и культуроведческая информация не делает личность уникальной, не делает ее носителем информации, интересной и значимой для других в учебной группе. Именно поэтому, на мой взгляд, учебник, в своем сегодняшнем виде как носитель содержания обучения, доживает последние дни (десятилетия). На смену ему неизбежно придет учебник, транслирующий справочный материал и способы действия, но прежде всего, раскрывающий перед учеником огромное информационное и культурное пространство. Таков современный компакт-диск, способный один содержать в себе экспозиции нескольких музеев, десяток словарей-справочников на заданную тему, и, скажем, несколько видеофильмов, иллюстрирующих драматизм открытия пенициллина или многозвучие интерпретаций битвы при Ватерлоо. Глобальные образовательные сети и вовсе делают вопрос о емкости носителя информации неактуальным.

Когда-то большие надежды связывали с использованием в учебном процессе художественных текстов. Наша школьная практика в своей истории пережила несколько спадов и подъемов моды на создание мотивационной доминанты урока с помощью литературного и научно-популярного чтения на изучаемом языке. В 60-е годы огромными тиражами издавались серии адаптированной литературы для школьников. К началу семидесятых практика ее использования уступила экспансии условно-речевой методы, которая вытеснила из школы даже эту — кастрированную — литературу. К концу восьмидесятых бесплодность условной коммуникации в качестве главного методического ориентира стала очевидной для большинства учителей, даже для методического истэблишмента, что проявилось и изменениями программы, и тем, что учитель стал чаще обращаться к натуральным источникам: прессе и литературе, не подвергнутым методической стерилизации.

Но и этот прорыв к здравому смыслу быстро угас. Между методическими «приседаниями» в диалогах, ответах на вопросы, переводах со словарем и пересказах, с одной стороны, и методическими «приседаниями» в чтении, с другой, разница оказалась ничтожной. Ученик по-прежнему не воспламенялся от учебных текстов, хотя они и стали на порядок более информативными. Как видно,