Печатная машина - [33]

— Сколько здесь платят? — вскрывая нарезку, спросил он.

— По твоим деньгам — я остаюсь им должен, — ответил я.

Он сел напротив и распечатал бутылку.

— Говорил я тебе — учись. А ты женился.

Мы выпили, потом еще. Я давно не сидел ни с кем за столом и потерял способность смотреть кому-то в глаза.

— Что с Люськой?

— А что с ней может быть?

Он обиделся.

— Хули ты тут, как на допросе, пинг-понг нарезаешь? Так не канает, братэлло.

Раздался длинный звонок, ободравший тишину с крашеных стен.

Гарик удивленно уставился на меня. «Это что еще за байда?» — вопрошал его взгляд.

Я в двух словах обрисовал ему картину. Про себя, про детей, про Люську, жену, гопников по ту сторону стен, — я не пощадил никого, мне ничего не было жаль. Все, что скопилось за это время в моей душе, вывалилось наружу.

— Так и хули ж ты сидишь? — хмыкнул на это Гарик. — Бери телефон, звони.

Если бы это было просто!

— Бля, че за мелодрамы ты тут разыгрываешь? — скривился приятель, разливая по новой. — Маде ин Индия, епта! Давай, я позвоню? Давай, говорю!

Вместо этого снова позвонили в дверь.

Вот это уже было лишним. Я всегда говорил, что отсутствие вкуса и чувства меры ведут к необратимым последствиям. Короче, не сговариваясь, мы бросились к входной двери…

Утром, когда я сдавал смену, в здании не было ни одного целого окна.

У нее звонок не работал. Я постучал.

Я хотел ей сказать, что бросаю жену, детей и переезжаю к ней. Я хотел покончить с этим раз и навсегда.

Люська открыла, и все сразу встало на свои места.

Пять месяцев — уже заметно.

— Не от меня? — только и смог спросить я.

Она отрицательно покачала головой.

Распластанный, я лежал на диване, как будто меня скинули с крыши.

— Писатель! — орала теща в большой комнате. — Какой он писатель!

— Тише, мама, — успокаивала ее моя жена.

— Ты мне рот не затыкай! — не сбавляла обороты теща. — Я таких писателей, знаешь, где видела?!

Мне было очень плохо. Я был отравлен алкоголем, криком, жизнью. У меня не было сил подняться и плотнее прикрыть дверь.

— Почему он не идет на работу! Почему?! Третий раз уже звонили!

— Мама, — уговаривала жена свою мать. — Ему плохо.

— Он должен пойти на работу! Его ждут, понимаешь ты или нет?!

«Меня никто не ждет», — шептал я.

Дети испуганно сидели в своей комнатке.

«Господи, Господи, Господи», — шептал я…

— Ты не любишь меня, — сказал я жене, когда она склонилась надо мной.

Я плакал.

Жена тоже шмыгала носом. Потом молча легла рядом.

Не знаю, каким образом, но она забрала половину моей боли.

Это было ее ответом.

17. ТРУДНОСТИ ПЕРЕВОДА

Не знаю, как все было, когда она уходила, — я был пьян. Валялся на кровати в грязных носках — просто лежал без движения, как будто меня сюда скинули с крыши.

Когда я открыл глаза — сначала один, затем постарался справиться с другим, — на улице пели птицы. Я лежал, прислушиваясь к чириканью за окном, пытаясь понять, о чем могли переговариваться птахи — их гвалт не казался бессмысленным. Что-то заставляло их разевать клюв. Тогда-то я и понял, что она ушла окончательно.

Полежав еще немного и попробовав пошевелить конечностями, я все же решился встать. Мне было очень плохо — примерно так должен чувствовать себя огурец, когда его шинкуют для салата.

Квартира была пуста. По крайней мере, по дороге в туалет мне никто не попался. Я добрался до унитаза, обнял его и попробовал с ним поговорить. Так, рассказать ему, каково тому, кто просыпается утром в одном носке. Я представил эту картину со стороны — распростертый на кровати человек, как Иисус на кресте, с волосатыми ногами, лежит, зажмурив глаза, и боится их открыть. Боится вместо потолка увидеть мебельный шкаф, например, набитый корзинками и одеждой. Тяжелый, готовый в любой момент сорваться и придавить.

Холодный кафель спасительно холодил лоб.

Когда я смыл, капли воды попали мне на лицо — это было приятно.

Поднявшись на ноги, я умылся, сунув голову под ледяную струю, потом долго пил из-под крана. Все это было невыразительно, похоже на сон — после примерно сотого глотка я очнулся и, не вытираясь, вышел из ванной.

Да, жена ушла, как и предупреждала, но это ничего не значило. Вернее, кое-что означало, но жизнь на этом не останавливалась. У меня сегодня было много дел.

Натянув штаны и футболку, я прошел на кухню, попытался настроить старенькое радио, попутно разжигая на плите газовые горелки. О том, чтобы похмелиться, не было и речи. Именно этого добивалась моя жена, когда хлопала дверью, — чтобы ее муж после ее ухода ударился в запой, как она в бега.

«Хрен тебе», — сказал я себе и ей, ложкой помешивая в кастрюле. Хрен вам всем.

Мне нужно было забрать мебельную стенку из магазина. Три секции, с антресолями. Пусть это уже было в некотором роде бессмысленно, но я хотел довести дело до конца. Тем более деньги проплачены.

На улице начиналась весна. Снег еще лежал, вперемешку с грязью серел тут и там. Я поднялся на четвертый этаж и позвонил в черную, будто обугленную дверь. Я звонил долго, пока мне, наконец, не открыли. На пороге стоял мой сосед. Я звал его Джон.

— Помоги мне мебель перевезти, — сказал я ему. — Я заплачу.

Джон бессмысленно смотрел на меня.

— What? — сказал он, пошатываясь.