Печатная машина - [20]

— Вот что я хочу тебе сказать, — тихо заговорила она, приблизив свое лицо к моему. — Брось эту девушку.

— Что? — отшатнулся я.

Ее взгляд был требователен, словно она имела право так говорить. Словно была ее или моей матерью.

— Не пара она тебе, — твердо произнесла она.

В глазах женщины плавало безумие. Я снова столкнулся с ним! Меня охватило смятение, я не знал, что на это сказать. Просто встал и пошел прочь. Через несколько секунд я услышал свое имя. Меня догоняла Марго.

— Что она сказала? — в ужасе спрашивала она меня. — Скажи, что?

— Ничего, — я отводил глаза, продолжая движение. — Отстань.

— Подожди! — Марго хватала меня руками. Ее голос дрожал. — Да подожди же ты!

— Отстань, — повторил я, не останавливаясь.

Марго разжала пальцы. Не оборачиваясь, я видел внутренним зрением, как она стоит, припечатанная моими словами. Все было кончено. «Я не могу полюбить непонятно что! — говорил я себе, убыстряя шаг. — Хоть бы и оно любило меня!»

Она приезжала накануне моего отъезда, но я не вышел к ней. Как нелепо смотрелась она в седле тонкого спортивного велосипеда! Мы сидели в каптерке и пили одеколон, отмечая мой отъезд. Он, хаос, был во всем — я покидал его и никак не мог покинуть. Я видел в окно, как Марго, покружив перед воротами, крутит педалями в сторону города. Очередная порция одеколона обожгла мой рот и пищевод и провалилась в желудок. Велосипед скрылся из глаз.

— Не взял, значит, — рассмеялся Скрипа.

— Не вынес, — возразил я.

— Струсил? — серьезно спросил он.

Я не ответил.

На следующее утро я уехал.

9. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Дверь открыл отец. Он отступил назад, пропуская меня в прихожую. Ярко горел свет. Мы стояли и смотрели друг на друга. Это продолжалось несколько секунд — отец застыл под турником, на котором я болтался пару лет назад, растерянно улыбался и не мог сказать ни слова. Затем послышались торопливые шаги, и появилась мать. Ее встревоженное лицо осветилось, едва она увидела меня.

— Сынок!

Сделав пару шагов навстречу, я обнял ее за плечи. Мы простояли так недолго — все происходящее было каким-то неуклюжим, неловким, — мне казалось, что я вообще обнимаю ее впервые. Я сильно смутился. Потом пришел черед отца. Мы пожали руки, он ткнулся лицом в мою щеку.

Я поставил на пол дипломат. Расшнуровал ботинки.

— А мы уж с утра тебя ждем. — На матери был новый фартук — такого я не помнил. Она ничуть не постарела, отец также выглядел бодрячком. — Давай, снимай свой пиджак, вешай на вешалку.

— Это френч, — вставил отец, все еще нелепо улыбаясь. — Вон весь в медалях, как у генерала.

Я отметил про себя, что у него не хватает зуба. В верхнем ряду.

— Китель, — сказал я, расстегивая пуговицы.

— Что? — не понял он. — А, ну да. Китель, конечно.

— Ванну примешь? Или душ? — засуетилась мать.

— Душ.

— Давай-давай. Мыло, шампунь, полотенце — все найдешь, все новое. Я тебе зубную щетку купила — зеленая, в пластмассовом стаканчике. Мойся хорошенько, сынок, не спеши. А потом за стол. Мойся.

Я вошел в ванную. Не был здесь два года, а как будто вчера чистил тут зубы. За время моего отсутствия на стене, в самой середине, треснул кафельный бордюр. Кажется, и это я знал.

Сняв с себя рубашку, брюки, трусы и носки, шагнул в ванну. Покрутил краны, настраивая воду, перевел на душ.

Вода обожгла ледяной струей, но сразу же вслед за ней пошла теплая. Задернул полиэтиленовую шторку и глубоко вздохнул. Да, наконец дома.

Потом я насухо вытерся большим махровым полотенцем. Оно было черным, как цвет моих погон, с каким-то рисунком. На стиралке нашел новые трусы и свои старые спортивные штаны. Натянул свежую доармейскую футболку.

На кухне был накрыт стол. Вкусно пахло жареным мясом, что-то бурлило в кастрюле на плите. Посередине стола между тарелок стояла большая бутылка водки.

— Садись, — сказала мать. — Вот сюда, на свое место. Не забыл еще?

Она улыбнулась.

Я улыбнулся в ответ. Душ освежил, навел фокус. И уже можно было адекватно реагировать на происходящее.

— Там подарки в дипломате, — произнес, присаживаясь к столу. — Тебе, отцу. Где он, кстати?

— В спальне, одевается. А то ходит в своей майке, как голодранец. Я говорю ему, иди, оденься. А он — рано, рано… А подарки потом. Успеется с подарками. Ты будешь суп?

— Суп? — переспросил я. — Суп буду.

На кухню вышел отец в белой рубашке и сел напротив. Его редкие волосы были тщательно зачесаны на пробор.

Он сразу же потянулся к бутылке. С хрустом свинтил пробку.

— Погоди, — мать поставила передо мной дымящуюся тарелку. — Ты чего спешишь-то? Пусть сначала поест.

— Так пусть, — согласился отец, разливая по рюмкам. — Мы выпьем, и он поест. Одно другому не мешает. Я прав?

Конечно, прав.

Мать лишь покачала головой и тоже села.

— Может, и тебе супу налить?

— У меня от твоего супа в животе булькает, — отшутился отец. — Мясом закушу.

— Не говори ерунды, — сказала мать.

Она никогда не понимала такого его юмора.

Мать сама не пила и не любила, когда кто-нибудь пил в ее присутствии. Ничего не изменилось — она и сейчас все это выносила с трудом. Даже мой приезд не был здесь для нее большим оправданием. Она запросто могла подхватить початую бутылку со стола и унести ее в комнаты.