Печать смерти - [29]

– Поднимайся, – приказала она. Женишок между тем освободил мои ноги от пут. – Возьмешь в телеге сумку с самым необходимым. Дальше все пойдем пешком, лошади в горах не пройдут.

Повернувшись ко мне спиной, эти двое как ни в чем не бывало зашагали к каравану. Даже не обернулись проверить, иду ли следом. Я вслух послал всех, включая себя, в Бездну и, растирая новые синяки, направился к остановившимся на дороге телегам. Те две, на которых имелся груз, уже расчехлили. Подошел к повозке, в которой трясся последние три дня. Старый возница, к моему удивлению, тоже готовился к пешему переходу. К его вещевому мешку, помимо скатанного в рулон одеяла, был привязан легкий стальной котелок и еще две металлические емкости поменьше, из мешка торчала обмотанная дранкой ручка длинного половника. Он не глядя сунул мне в руки такое же, как у себя, одеяло и уже наполненную заплечную сумку. Во время нашей остановки в Нильдегоссе я не удосужился запастись сменной рубахой и бельем, но в рюкзаке оказалась и теплая рубаха подходящего размера, и две пары шерстяных носков – явно гномьей работы, и круглая вязаная шапочка. Эльфийская стерва настолько была уверена в том, что я стану плясать под ее дудку, что даже озаботилась собрать в дорогу. Остальное имущество составляли оловянная миска, ложка, кремень с кресалом, небольшой запас сухарей и вяленого мяса в льняных пакетах. Отдельно к этому всему прилагалась очень удобная кожаная фляжка.

– Послушай, дед… – обратился я к вознице. Стоило завести хоть какое-то знакомство, раз уж предстояло ковылять в компании через горы.

– Я тебе не дед, – угрюмо оборвал тот.

Я тоже нахмурился, но грубость старика меня не смутила.

– Если ты этого боишься, – указал на свою левую руку, – то зря, я не заразный.

Дед недовольно подвигал челюстью, потом все же ответил:

– Не от проклятия, от тебя самого лучше держаться подальше!

– А что со мной такое? – как можно дружелюбнее поинтересовался я. Если честно, посреди сброда, с которым выпало путешествовать (охранников я в расчет не брал, эти со мной панибратствовать точно не будут), старый возница выглядел единственным нормальным человеком. Чем-то он напоминал мне молочника, каждое утро провозившего тележку со своим товаром по нашей улице.

– Больно буйный. – Вон с ним корешись. – Возница кивнул на молодчика, подбивавшего меня сбежать от эльфийской леди. Парень понуро брел за охранником, веревок на его руках я не заметил, зато, судя по красным опухшим глазам, нынче ему тоже довелось отведать все прелести «вихря боли», и не было похоже, чтобы он жаждал повторения опыта. Значит, я был прав, и он тоже попытал нынче судьбу, и тоже неудачно. На меня недавний беглец не смотрел. Вот и хорошо, добрых чувств к этому попутчику я не испытывал.

– Все, старик, я больше не буйный, – негромко заверил я возницу, но дальше набиваться в друзья не стал. Привязал одеяло, закинул за спину рюкзак и пошел к выстроившимся колонной носильщикам. Никакого груза, помимо заплечных сумок, у нас пока не было.

Тем временем к каравану подъехали всадники, оказавшиеся посыльными барона Маледо, чей замок стал виден, как только мы обогнули тот самый лесок, в котором я хотел укрыться. Как я понял из разговоров других носильщиков, пока «готовился к побегу», их оповестили, что свою поклажу мы получим именно там. Эльфийка и ее спутник, в отличие от нас, продолжили путь верхом, а вот освобожденные от груза телеги развернулись у пограничного камня и отправились, управляемые всего двумя возницами, назад в Нильдегоссе. Как два человека способны управиться с пятью лошадьми и телегами, я представлял слабо, но, возможно, они найдут помощь в ближайшей деревне.

* * *

Гастон скрючился на тощем соломенном тюфяке, брошенном прямо на пол тюремной камеры. Одна из стен состояла из толстых металлических прутьев, столь частых, что не всякий мог бы просунуть между ними руку. В противоположной стене имелось малюсенькое оконце под самым потолком, ночью она покрывалась изморозью, днем подтаявшая влага сочилась по трещинам между камнями. В дальнем углу под соломой шебуршали крысы.

Арестант подтянул колени к самому подбородку, зябко обхватил руками, заскулил тихонько, пряча лицо. Никто его не бил. Комендант тюрьмы, к которому его провели сразу по приходу в башню, задал всего несколько вопросов, касающихся имени, возраста, сословного положения. Он даже об украденной печати ничего не спросил. А после с Гастоном и вовсе не разговаривали. Утром молчаливый тюремщик, приоткрыв железную дверь, ставил на пол чашку с какой-то бурдой и кувшин, накрытый куском хлеба, и все. Сначала узник списал затишье на Новодень – бурно проводив старый год, каннингардцы обычно сутки отсыпались по домам. Но и назавтра в тюрьму никто не пришел. Однако подмастерье знал, что рано или поздно явится его хозяин, и вот уж тогда… Он вспомнил, как магистр в последний раз испытывал на кошке новый магический раствор. Визг несчастного животного, с которого живьем сама собой сошла кожа, слышен был даже сквозь толстенные стены подвала Серого замка. Парень снова тонко завыл, подскуливая. Где-то в начале коридора, кольцом изгибающегося внутри башни, послышался скрежет засовов, а потом тяжелые шаги. Ученик мага сжался еще сильнее, отчаянно молясь богине, чтобы топающая по коридору стража явилась за кем-нибудь другим. Но в башне нынче не было других арестантов. Один из тюремщиков пнул его под ребра, заставляя подняться, другой схватил за локоть, тряхнул, ставя на ноги, после чего, заведя за спину руки, они потащили вора на допрос.