Печать на сердце твоем - [13]

— Я пришел не за этим, Згур, — голос отца стал совсем тихим, словно он был уже не здесь, а в далеком полуденном Ирии. — Я уже не в силах ничего запретить тебе — я далеко, а ты уже совсем взрослый. Но я должен предупредить…

Он замолчал, и тут Згуру привиделось, что лицо отца начало на глазах стареть. Морщины рассекли лоб, уголки губ опустились, седина плеснула в волосы.

— Я не мстил, Згур. Я делал лишь то, что нужно Краю. Но ты… Поступай, как знаешь. Однако во всем есть предел. Твоя мать боится чаклунов и кобников — и она права. Меч лишь убьет, ведовство погубит душу. И не только душу врага. Бойся того, чем ты владеешь, не зная. Но и это не самое страшное, Згур… Прощай!

— Отец!

Згур рванулся вперед, но лицо ударилось о невидимую стену. Темные силуэты домов стали расплываться, серым туманом покрылась река, и упала тьма — непроглядная, невыносимая, страшная…

Он открыл глаза и долго лежал, боясь пошевелиться. В затянутое слюдой окошко сочился предутренний сумрак, в коридоре уже слышались осторожные шаги тетушкиных холопов, вставших растопить печь да завтрак приготовить, а Згур все никак не мог прийти в себя. Сны посылают боги — он верил в это. И если отцу разрешили прийти из Ирия — то неспроста. О чем он хотел предупредить? Не мстить? Но он, Згур, не мстит, он делает то, что нужно Краю, — как и отец в дни Великой Войны. Когда все будет сделано, он вернется домой и… Забудет? Нет, не забудет, но станет ждать нового приказа. Нет, тут опасаться нечего.

И тут вспомнился кобник — проклятый предатель, которого он сдуру да из жалости накормил горячей похлебкой. Может, отец имел в виду именно его? Но ведь браслет остался у заброды! Значит, и тут бояться нечего, и зря отец беспокоится в теплом Ирии. Нет, хватит думать об этом! Остался один день — последний, а там…

Згур пружинисто вскочил, привычно упал на пол и, скомандовав голосом наставника: «Начали, жабья душа!», принялся отжиматься. Вот так, волотич, вот так, сотник Згур! Бредни да страхи прочь, пора и о делах подумать. Первое — отправить Черемоша на торг за конями да припасами. Второе…

— Сапоги! Ну!

Голос Улады звучал сердито и недовольно. Черемош подскочил, склонился, схватил за красный огрский сапог, потянул…

Згур хмыкнул, продолжая возиться с костром. Это повторялось уже третий вечер и весьма его забавляло. Сапоги снимать дочь Палатина не умела — и не собиралась, как и расстегивать кафтан, садиться на лошадь, а равно с лошади слезать. У нее не было холопов и слуг, зато имелся безотказный Черемош. Згур дунул на разгорающийся хворост и еле удержался, чтобы не рассмеяться. Ну, ладно, он-то понятно. Но чернявый за что мучается? Любовь? Ну, знаете! Если это любовь!..

Первые пару дней Згур опасался, что невыносимый нрав Улады превратит их путешествие в сущее Извирово пекло. Девица ворчала и спорила по любому поводу, отказывалась есть похлебку, сваренную на костре, и требовала, чтобы по ночам от нее отгоняли комаров. Занимался всем этим Черемош; сам Згур с первого же дня молчаливо дал понять — он проводник, телохранитель, но не холоп. Кажется, Улада это поняла, но ограничилась тем, что почти не разговаривала с ним, а ежели приходилось, то называла Згура исключительно «наемником». Но более всего доставалось чернявому, и Згур лишь гадал: сколько еще вытерпит парень? Но Черемош терпел, и оставалось только удивляться — выходит, это и есть любовь?

Костер разгорелся, и Згур оглянулся, думая позвать приятеля. Готовил тот сам, поскольку Улада сразу же заявила, что стряпня «наемника» ее совершенно не устраивает. Трудно сказать, чем похлебка или каша, сваренные чернявым, могли быть лучше, но девица упорно стояла на своем. Итак, Згур подбросил дров, оглянулся — и со вздохом сам взялся за котелок. Парочка была занята. На земле лежал снятый сапог, а Черемош что-то шептал на ухо девушке. Та благосклонно кивала и время от времени гладила его по руке. Згур пожал плечами и пошел за водой. Что поделаешь? Любовь!

…Их путешествие началось без особых трудностей. Дорогу Згур узнал заранее и теперь вел их маленький отряд прямо на полдень, к Змеиным Предгорьям. Здесь, во владениях Палатина, особых опасностей ожидать не приходилось, но из осторожности ночевали не в поселках, а прямо в лесу, подальше от жилья. Ехали быстро, двуоконь, меняя лошадей. К удивлению Згура, Улада прекрасно держалась в седле и почти не уставала к концу дня. Уставал Черемош, для которого подобные путешествия были явно не в привычку, но тоже старался не подавать виду…

Вода уже закипала, когда Черемош наконец справился со вторым сапогом и занялся похлебкой. Згур не без удовольствия уступил ему место у костра и прилег на траву, глядя в темнеющее вечернее небо. Пусть сын войта потрудится! С чернявым тоже хватало забот. Сапоги он, конечно, снимал сам, и за дровами ходить не отказывался, зато всячески искал приключений. В поход он отправился с полным вооружением, в кольчуге и даже шлеме, и Згур еле уговорил его снять всю эту тяжесть. Сам он тоже вооружился, но надевать бронь не стал — рано. Згур усмехнулся, вспомнив, как Черемош цокал языком, увидев его меч — настоящий, франкский, с клеймом в виде единорога. Меч ему подарил дядя Барсак — оружие было памятью о Великой Войне. У Черемоша меч оказался тоже неплох — алеманский, с золотой отделкой и цветными камнями на рукояти. И этим мечом сын войта в первый же день попытался разобраться с какими-то тремя бродягами, посмевшими не уступить им дорогу. За ними последовали двое ни в чем не повинных селян, чья телега застряла на перекрестке, затем — какой-то неосторожный дедич, бросивший, как показалось чернявому, удивленный взгляд на Уладу. Згуру не без труда удавалось сдерживать горячего парня. К его удивлению, дочь Ивора тоже не приветствовала этакую лихость и немало язвила по поводу «альбирства» своего поклонника.Вода кипела, Черемош, что-то отсчитывая на пальцах, кидал в котелок соль и остро пахнущие приправы, захваченные из тетушкиного дома, и Згур понял, что за ужин можно не беспокоиться. Улада присела поближе, поглядывая не без иронии на своего воздыхателя. Згур вновь отвернулся. Да, парня держат в черном теле, по крайней мере днем. Правда, вечером, когда Згур ложился спать, завернувшись в плащ, Черемош и Улада садились поближе к костру, накидывали на плечи покрывало и тихо о чем-то разговаривали. А может, и не только разговаривали, да не Згу-рово это дело. Места были спокойные, ночью можно не сторожить, так что спал он крепко, не прислушиваясь. А поутру все начиналось сызнова. Улада капризным тоном приказывала согреть ей воды для умывания, потом — подать костяной гребень, дабы расчесать свои длинные светлые волосы, затем начиналась церемония надевания сапог…