Печать Бездны. Часть 2 - [10]

   Полукровка шел, сгорбившись, будто неся на плечах непомерную ношу, что подгибала ему ноги. Правой рукой он сжимал что-то на груди, натягивая шнурок на шее. Приблизившись к краю, он оперся левой рукой о балкон и с усилием выпрямился.

   Матриарх чувствовала и поражалась. Вот эта красноволосая "машина", что без устали несколько недель безвылазно провела на внутреннем дворе гильдии, отрабатывая удары с неизменным, железным выражением, сейчас смотрела на луну широко распахнутыми глазами с настолько мученической гримасой, изломившей те самые "железные" черты лица, что в пору было вспомнить символ искусства комедиантов - две белые маски, запечатлевшие всю глубину возможных эмоций.

   Из огромных, черных, неплачущих глаз текли, будто сами по себе, два ручейка слез. Рот кривился на бледном лице, словно в судороге. Казалось, ему не хватало воздуха, и он всеми силами проталкивал хоть малое его количество в грудь, чтобы не задохнуться.

   Полукровка исступленно вытянулся перед хозяйкой ночи, замерев так, и только движение на его лице не остановилось.

   Матриарх, много повидавшая на своем веку, закрыла рот ладонью, чтобы не вскрикнуть, когда увидела, как огромные черные глаза страдальца начали закатываться. Правая рука Карнажа натянула до предела шнур на шее, с силой сжимая заключенный в пальцах мешочек с пеплом. Ее левая сестра выпустила камень балкона и задергалась, рванувшись к груди - остановилась на уровне плеча, словно бутоном то раскрывающихся, то затворяющихся скрюченных пальцев-лепестков.

   Эльфка чувствовала нарастающее, невозможной, казалось, силы напряжение. Спазм и агония в одном котле, превратившие на ее глазах полукровку в статую, состоящую из натянутых до предела струн.

   Она припала на колени, переводя дух и не отрывая глаз от этой жуткой сцены. Мученически искривившиеся губы, наконец, выпустили крик. Его крик, от которого, казалось, содрогнулись звезды на холодном небосклоне. Скорбный, наполненный глубоким горем, но в тоже время оглушительный, пронзительный, режущий уши металлическим отзвуком - искусственный и какой-то чужой. От такого кровь стыла в жилах, особенно если его издавало живое существо...

  

   Лан вздрогнул и открыл глаза. Катрин прижалась к его плечу и смотрела, не моргая, на две сильванийские свечи, что догорали на полу в их комнате.

   В глубокой тишине спящей мирным сном таверны через тонкую стенку до них донеслись приглушенные всхлипывания.

   Бард поднялся и вышел в коридор. Осторожно прошмыгнув в соседнюю дверь, он увидел Клару, что сидела на полу в объятиях маэстро. Старый фокусник пытался утешить женщину, поминутно бросая взгляды на свечу на старом табурете.

   - Какое яркое и беспокойное пламя в этот раз, - выдавила Клара.

   - Ну-ну, не волнуйся. Он выдержит... - хрипло ответил маэстро.

   Прилетевший из двери следом за Ланом сквозняк погасил огарок.

   Бард облегченно вздохнул - младший брат Сильвана, Сильф, явился и засвидетельствовал им окончание мук страдальца.

   Этот вздох облегчения той ночью отозвался эхом и в Лангвальде, и в Шаргарде, где коротал время до рассвета напротив такой же сильванийской свечи один ларонийский квартикант. Эйлт сильнее сжал рукоять подаренного полукровкой кинжала, успокаивая нервно дрожащие руки, и тихо произнес: "Держись, дружище".

  

  

* * *

   Свобода. Сладостное слово для многих на Материке. Для кого-то она была в тягость, кому-то светила путеводной звездой в нелегком странствии, иным представлялась недостижимым и, тем не менее, манящим чудом.

   Для Карнажа свобода была везде: и там, куда он шел, и там, откуда направлялся. Казалось, не существовало такой вещи, что смогла бы его привязать к чему-либо или к кому-либо надолго. Матриарх не ошиблась, когда проницательно заметила главе убийц драконов о своеобразии "преданности" красноволосого соратника. Ее слова глубоко запали в душу гнома, оставляя пусть и противоречивый, но все же осадок. У Тарда в голове не укладывалось, как возможно быть и заодно и, в тоже время, в стороне от дел наемников. И винить за это старого бородача, бывалого вояку, было бы нестоящим делом, а уж убеждать в чем-то и пояснять подобного рода позицию полукровки - вовсе неблагодарным.

   Гном очень привык к обычаям боевого братства, даже более того, проявлял в этом деле несгибаемый консерватизм. Отчего, наверное, не понимал, почему Карнаж так упорно избегает совместных посиделок, являясь только под вечер. Как правило, он тут же садился ужинать. Ел быстро и молча, после чего устраивался за печкой и спал ровно шесть часов. Затем снова поднимался и уходил.

   Однако Тард не упрекал его, ни словом, ни вздохом не выражая своего недовольства. Чего нельзя было сказать о Гортте. Последнего, кстати, и сам Бритва с некоторых пор старался успокоить. А делал он это потому, что заприметил в действиях Карнажа ту самую вещь, которую всегда уважал - решимость, пусть даже в чем-то походящую на маниакальное устремление.

   Во время памятного разговора на борту феларского корабля, перед тем, как им причалить к Venorik Suul, Тард хорошо запомнил, как исказилось лицо "ловца удачи" и то ощущение, когда красноволосый прошел мимо него. Выходило, будто гном сам отпустил поводья и, может быть, даже не желая того. С тех пор главой отряда овладело то самое любопытство, которое безраздельно властвует над любым исследователем и направляет его в изысканиях различного рода. Тем паче гном еще не дошел до той степени швигебургской черствости, когда терялся интерес ко всем живым существам без разбора.