Печальная судьба Поликарпо Куарезмы - [7]

Чтобы лучше понять мотивы майора, не следует забывать, что после тридцати лет философствования по поводу патриотизма, исследований и размышлений его идеи вступили в период зрелости. Убеждение в том, что Бразилии всегда суждено быть первой страной в мире, и горячая любовь к родине приобрели теперь деятельную форму и толкали к великим свершениям. Он ощущал в себе повелительную необходимость действовать, отшлифовывая и уточняя свои идеи. То были небольшие улучшения, мелкие штрихи, поскольку и без того (как он полагал) великая страна Южного Креста должна была превзойти Англию — требовалось лишь время.

Здесь имелись все разновидности климата, все плоды, все минералы и полезные для человека виды животных, лучшие сельскохозяйственные земли, здесь жили самые отважные, гостеприимные, сообразительные и обходительные в мире люди; что еще нужно? Время и немного самобытности. Поэтому майор отныне был тверд в своих убеждениях, сомнения оставались лишь относительно того, насколько самобытны местные обычаи и традиции. Наконец, он обрел уверенность — после того, как принял участие в плясках «Танголоманго» на празднике в генеральском доме.

Дело в том, что визит Рикардо с его гитарой пробудили в бравом военном и членах его семейства страсть к празднествам, песням и истинно национальным обычаям, как говорили в округе. Всех охватило желание слушать музыку, мечтать, слагать стихи в старой народной манере. Генерал Алберназ вспомнил, что в детстве видел такие праздники; госпожа Марикота, его жена, даже вспомнила какие-то стихи Рейса; их дети — пять дочерей и сын — увидели в этом повод повеселиться и поэтому горячо поддержали энтузиазм, проснувшийся в родителях. Модиний было недостаточно — хотелось чего-нибудь более простонародного, более характерного и оригинального.

Куарезма пришел в восхищение, когда Алберназ заговорил о гулянье на северный манер по случаю годовщины своего поступления на военную службу. В доме генерала было принято отмечать каждую годовщину каким-нибудь торжеством, а годовщин насчитывалось около тридцати в году; к этому следует прибавить воскресенья и общенациональные праздники, включая церковные — в эти дни также устраивали танцы.

До этого майор почти не задумывался о национальных празднествах и танцах, но сразу же оценил глубоко патриотическое значение замысла. Он одобрил предложение соседа и стал всячески его воодушевлять. Но кто должен был подготовить стихи и музыку? Кто-то вспомнил о тетушке Марии Рите, старой негритянке, бывшей прачке Алберназов, которая проживала в Бенфике. Туда и отправились генерал с майором, шагая весело и торопливо. Стоял прекрасный, прозрачный апрельский вечер.

Генерал выглядел совсем не воинственно и даже не носил формы, которой, возможно, у него и не было. На всем протяжении своей военной карьеры он не участвовал ни в одном сражении, не командовал ни одним подразделением, не делал ничего, хоть как-то связанного с его профессией и курсом артиллерийского училища. Он всегда служил адъютантом, помощником, выполнял какие-то поручения, вел какие-то записи, отвечал за какое-то имущество, был секретарем Верховного военного совета: с этой должности он и вышел в отставку в генеральском звании. Алберназ был типичным столоначальником — и по своим привычкам, и по кругозору. Он ничего не понимал в войнах, стратегии, тактике и военной истории; во всех этих областях его познания ограничивались Парагвайской войной, которую он считал самой выдающейся кампанией всех времен.

Высокий чин генерала, вызывавший в памяти титанические деяния Цезаря, Тюренна или Густава-Адольфа, плохо подходил к этому мирному, недалекому, добродушному человеку, у которого было лишь две заботы: выдать замуж пять дочерей и похлопотать о том, чтобы сын сдал экзамены в военное училище. При этом сомневаться в его воинственных наклонностях было бы неуместно. Сам он, сознавая, что имеет глубоко штатский вид, порой рассказывал о какой-нибудь баталии или выдавал историю из армейской жизни. «Это было при Ломас-Валентинас…» — начинал он. Если его спрашивали: «Генерал, а вы участвовали в битве?» — он тут же отвечал: «Не успел. Я заболел и вернулся в Бразилию накануне сражения. Но знаю от Камизао и Венансио, что нашим пришлось нелегко».

Трамвай, увозивший их к старой Марии Рите, пересекал самые живописные кварталы города. Сначала он шел через Педрегульо — старые городские ворота, откуда некогда начиналась дорога в Минас-Жерайс, — затем сворачивал к Сан-Паулу и наконец, добирался до Курато де Санта-Крус.

Через эти места вьючные животные везли когда-то в Рио золото и алмазы Минас-Жерайса, а позднее — так называемые исконно бразильские товары. Не прошло и ста лет с тех пор, как кареты короля Жуана VI, тяжелые, как военные корабли, с далеко отстоящими друг от друга колесами, раскачиваясь, проезжали здесь по направлению к далекому Санта-Крусу. Думается, зрелище было не слишком величественным: двор испытывал нужду в деньгах, а король уже лишился короны. Солдаты в заплатанных мундирах уныло трусили на полудохлых клячах. И все же, наверное, власть выглядела величественно — не сама по себе, а лишь благодаря унизительному почтению, которое все должны были оказывать жалкому монарху.