Печальная судьба Поликарпо Куарезмы - [49]

Армандо каждый день покупал книги на французском, английском или итальянском, более того — нанял учителя немецкого, чтобы постичь основы германской науки. Но терпения и усидчивости ему не хватало даже в студенческие годы, а теперь счастливая личная жизнь поглощала его без остатка.

В высоком полуподвале первое помещение было превращено в библиотеку. Вдоль стен выстроились полки, кряхтевшие под тяжестью больших фолиантов. Ночью он раздвигал шторы на окнах, зажигал все газовые рожки и садился за стол, весь в белом, утыкаясь в раскрытую книгу. Сон неизменно приходил к концу пятой страницы… Черт побери! Тогда он стал брать книги жены — французские романы: Гонкуры, Анатоль Франс, Доде, Мопассан, — но засыпал над ними так же, как и над учеными трудами. Он не осознавал размаха анализа и грандиозности описаний этих авторов, не понимал интереса, который вызывали книги, и их значения: перед людьми открывался целый мир, где жили, чувствовали и страдали персонажи! Из-за педантизма, ложной учености и недостатка общего образования он считал все это безделицей, средством развлечься, пустыми разглагольствованиями, тем более что сам он засыпал над этими книгами.

Но надо было обманывать и себя, и жену. И затем — что, если кто-нибудь через окно увидит, как он спит над книгой? Он заказал несколько книг Поль де Кока, на обложках которых стояли другие имена и названия, и сон удалось отогнать.

Меж тем его дела в больнице шли блестяще. Он скооперировался с опекуном и заработал шесть тысяч мильрейсов, вылечив от жестокой лихорадки богатую сироту.

Жена уже давно помогала ему притворяться умным человеком, но эта некрасивая махинация возмутила ее. Зачем было так делать? Ведь он богат и молод, имеет университетский диплом… Этот поступок казался молодой женщине более низким и подлым, чем еврейское ростовщичество, чем торговля своим пером…

Ольга не стала презирать мужа, не прониклась к нему отвращением; ее чувство было более спокойным и менее деятельным — она потеряла интерес к мужу, отдалилась от него. Ей стало понятно, что отныне оборвались все соединявшие их нити — взаимная привязанность и симпатия, внутренняя связь, наконец. Еще будучи невестой, она обнаружила, что его любовь к науке и жажда открытий поверхностны и непостоянны; но тогда она простила ему это. Мы не раз ошибаемся насчет наших сил и способностей — человек мечтает сделаться Шекспиром, а становится жалким паяцем. Это простительно, но такое шарлатанство? Нет, это уж слишком!

Итак, она думала о муже с неприязнью. Ей почти что нанесли обиду… Но что с того? Все мужчины, наверное, одинаковы, и не стоит менять одного на другого… Эта мысль принесла ей большое облегчение, и лицо ее озарилось снова — точно уплыло облако, загораживавшее ей солнце.

Бесцеремонно создавая себе мишурную известность, он не обращал внимания на перемены, происходящие в жене. Та скрывала свои чувства, поскольку была исполнена достоинства и кротости, а не по иным причинам; ему же не хватало проницательности и тонкости ума, чтобы обнаружить то и другое внутри тайника. И они жили так, будто ничего не случилось, но насколько далеки они стали друг от друга!

Тут в стране вспыхнул мятеж. Вот уже три дня доктор обдумывал, как улучшить свое общественное и финансовое положение. Его тесть отложил поездку в Европу. Тем утром, позавтракав, Колеони, согласно своей привычке, сидел в кресле на колесиках и читал свежие газеты. Зять одевался, дочь писала письма, сидя во главе обеденного стола. У нее был роскошно обставленный кабинет с книгами, секретером, полками, но по утрам она любила сидеть вот так, рядом с отцом. В столовой, как ей казалось, было светлее; вид на гору, бесформенную, давящую, придавал серьезность мыслям; кроме того, в просторном помещении писалось свободнее.

Дочь писала, отец читал. Затем он спросил:

— Знаешь, кто едет сюда, дочка?

— Кто?

— Твой крестный. Он отправил телеграмму Флориано, пообещав, что прибудет. Он здесь. Остановился в «Пайсе».

Ольга сразу же поняла, в чем причина, — в том, как происходящие события подействовали на мысли и чувства Куарезмы. Ей захотелось высказать свое беспокойство, неодобрение; но она осознала, насколько цельно ведет себя крестный, насколько все это согласуется с самой сутью его существования, им же установленной. И поэтому она лишь сочувственно улыбнулась:

— Крестный…

— Он сумасшедший, — сказал Колеони. — Per la madonna! Такой спокойный, уравновешенный человек хочет попасть в эту неразбериху, в этот ад…

Вернулся доктор, наконец одевшийся, в траурном рединготе, с блестящим цилиндром в руке. Он весь лучился, круглое лицо сияло — единственным темным пятном были большие усы. Он слышал лишь последние слова тестя, произнесенные с хриплым акцентом.

— Что случилось? — осведомился он.

Колеони объяснил и повторил то, что уже сказал раньше.

— Ничего подобного, — возразил доктор. — Это долг каждого патриота… Сколько ему лет? Сорок с небольшим, еще не старый… Еще может сражаться за Республику…

— Но в этом для него нет никакой выгоды, — сказал старик.

— А что, сражаться за Республику должны лишь те, кто видит в этом для себя выгоду? — спросил доктор.