Печали американца - [69]

— У нее, наверное, боязнь открытого пространства или что-то в этом роде. Кажется, это называется агорафобия. А продукты? Ей же надо что-то есть?

— У нее есть компаньонка, племянница мужа, кажется, по имени Лорелея. Хромая. Тот еще, я вам доложу, фруктец. Она ходит туда-сюда, покупает, приносит что надо. На жизнь зарабатывает шитьем на заказ.

— По-моему, скандалом тут не пахнет, — вступил я в разговор. — Я, по крайней мере, ничего скандального не вижу.

Розали улыбнулась моему отражению в зеркале заднего вида:

— Погоди, это еще не все. Две наши дамочки, как я понимаю, занимаются на дому каким-то производством. Что они производят — никто не знает. Что-то постоянно привозят-увозят: то служба доставки что-то им оставляет, то кто-то приезжает и забирает коробки, но что в них — одному богу известно.

Инга повернулась к Розали, приоткрыла рот, но ничего не сказала.

— Дети, конечно, им покоя не дают. Ну, вы сами знаете, как это бывает. «Слабо посмотреть на старую миссис Кавачек?» Какой-то парнишка чуть шею себе не сломал — пытался заглянуть к ней в окно и рухнул с дерева. Ну, мы это все проходили.

— Ничего не меняется, — вздохнула Инга.

— Абсолютно ничего, — пропела Розали. — Помнишь, как мы подсматривали за Элвином Шедоу, когда он учился вальсировать под магнитофон с этой дебильной подушкой в обнимку? Нет, ты помнишь, какой это был класс? Зрелище из зрелищ!

— Я не подсматривала, — оскорбленно сказала Инга. — И на мой взгляд, это было ужасно.

— Да ладно, мам, — простонала Соня.

— Подсматривала как миленькая, — отрезала Розали, — но смеяться не смеялась. Смотрела, можно сказать, скрепя свое трепетное сердце.

— Бедный мистер Шедоу. Недалек тот час, когда всем нам не останется ничего другого, как обниматься с подушками, так что лучше не зарекаться.

Соня бросила на мать настороженный взгляд, потом снова заткнула уши наушниками и улеглась на заднее сиденье.

Мы вошли в узкую комнату, которую Уолтер Одланд делил с еще одним обитателем дома престарелых. Этот сосед, остроносый сухонький старичок в полосатой пижаме, сейчас спал мертвым сном, лежа на спине и приоткрыв рот. Рядом с его кроватью стоял столик-тележка с недоеденным обедом. Сам Одланд сидел на стуле. Его обмякшая поза говорила о глубокой дряхлости. Водянистые глаза ввалились, по обеим сторонам тонкогубого рта болтались дряблые, с прожилками брыли, а над ними торчал мясистый нос картошкой. Нас предупредили, что с головой у него не все в порядке, но тем не менее смотрел он бодрячком и закивал, когда мы объяснили, что хотели бы выяснить кое-что про нашего отца. Фамилию Давидсен он, судя по всему, слышал впервые, но при упоминании Баккетунов чуть встрепенулся, а имя его сестры вкупе с вопросами о браке родителей вызвало прямо-таки вспышку.

— Да зря они. Неправильно все сделали. Вранье на вранье и враньем погоняет! Разве ж так можно! Для ее, конечно, блага старались, но шрам-то у нее на шее остался, вот тут прямо. Так они ей наплели невесть чего, он, дескать, от свечи. Я сам знать ничего не знал столько лет, только потом уже пошел к ней, все хотел рассказать, и я же получился виноват. Мы с ней никогда особо не роднились.

Инга наклонилась к старику и легонько тронула его за плечо:

— А о чем вы ей хотели рассказать?

Одланд воззрился на Ингу так, словно только что ее увидел:

— Мать родная, это что же за красавица такая?! Глаз не оторвать!

— Спасибо, очень приятно, — улыбнулась моя сестра. — Но о чем вы ей все-таки рассказали?

— Так о пожаре же!

— О каком пожаре? Где? — спросила Розали.

— Ну, там, в Замброте.

Я стоял рядом и решил спросить в лоб:

— А вы с Лизой от разных матерей, да, мистер Одланд?

Он вдруг изменился в лице и отвел глаза:

— И ей от этого хуже, и мне.

Одланд зажевал губами, подбородок задвигался вверх-вниз, потом он стал озираться по сторонам и затряс головой:

— Где я?

— В доме по уходу за престарелыми, — успокоила его Розали.

— А я и забыл, — сказал он, ничуть не обидевшись.

Я заметил, что глаза у него были желтовато-зелеными в крапинку.

— Так что произошло во время пожара, мистер Одланд? — гнул я свое.

— Померли они.

Инга опять наклонилась к старику и положила ему руку на плечо:

— Кто они?

Я видел, что Одланд разнервничался, и меня захлестнуло чувство вины. Мы своими вопросами разбередили старые семейные раны. Он резко мотал головой:

— Неправильно! Надо было все рассказать!

Я повернулся к Инге и одними губами произнес:

— Хватит. Уходим.

Она кивнула.

Розали, тоже понявшая мой негласный сигнал к отступлению, бодро схватила Одланда за обе руки и, крепко их пожав, отчетливо произнесла, глядя старику в глаза:

— Мы вам очень благодарны, мистер Одланд. Вы так нам помогли, спасибо вам большое.

— О, гляди-ка, еще одна! — удивился Одланд.

— Правильно, еще одна. Еще раз спасибо, и до свидания.

— Да об чем разговор-то, — просиял он, — вам спасибо.

Спящий сосед выводил носом громкие рулады. Вошедшая в комнату сиделка бросила на бесчувственное тело в углу быстрый взгляд и переключилась на нас:

— У вас гости, мистер Одланд? Вот и замечательно!

Старик с ухмылкой поманил к себе Соню:

— Ну-ка, барышня…

Соня послушно подошла. Он поднял руку и потыкал себя в дряблую щеку. Морщинистое лицо его расплылось в широченную улыбку, потом губы вытянулись в трубочку.