Печаль полей - [13]

Одета она была не по-грибному легко и опрятно, в новую, голубого шелка кофточку с дорогим кружевным воротником, в сильно расклешенную, не мятую еще юбку. Вырез у кофточки был глубокий, оттуда буграми выпирали, как тесто из квашни, рыхлые белые груди, умело прикрытые концами прозрачного шарфика, накинутого на плечи.

— Ты как невеста, — сдержанно усмехнулся Демидов, запирая в себе ярость.

— Что ж… я пришла, — проговорила она, не глядя на него. — Веди… на грибное место.

— Что ж… пойдем, — в тон ей ответил Демидов. — Ружье сейчас возьму вот.

Догадка, зачем явилась Мария, мелькнула у него сразу же, едва он увидел ее, подходящую к сторожке. Мелькнула, сваривая все внутри: «Неужели и на этакое она… они, Макшеевы, способны?!» Теперь, после ее слов, всякие сомнения на этот счет исчезли…

Полтора года назад приехали сюда, в причулымье, Макшеевы. Следом, как обычно, явился и Демидов.

— Я тебе давал деньги большие? Давал? — закричал обессиленный вконец от такого неотступного преследования Макшеев, встретив Демидова в поселке.

— Давал, давал, — согласился Павел.

— Что ж тебе еще-то надо? Скажи, сволочь ты такая, что? Какую плату заплатить, чтоб отстал? Дом мы тут купили крестовый, просторный — возьми со всем, что в нем есть. Получай его в придачу к тем деньгам, что обещал, и живи…

Демидов принял дозу спиртного, ставшую давным-давно привычной для него, был добродушен, в хорошем настроении. Бессильная ярость Макшеева веселила его.

— А что ж, надо прикинуть. Значит, те деньги да дом… — проговорил он задумчиво.

— Ну? Бери, бери!

— Н-нст, мало. Еще должок с Марии остается.

— Какой? — осипшим голосом спросил Макшеев.

— Ишь ты! С чьей кровати ты увел-то ее?

— Н-ну?

— Пущай и она расплатится со мной, — жестко сказал Демидов и пошел прочь, оставив Макшеева столбом стоять посреди пустой улицы.

Демидов сказал и забыл, сказал просто так, чтобы еще больше позлить врага своего. Что ему дом, деньги и все прочие блага мира! Простил бы он своего обидчика и так, если б мог. Да не может…

А Денис Макшеев, видно, принял его слова за чистую монету, и вот — решились они, Макшеевы, вот явилась к нему Мария, не понимая, не догадываясь, что не прощение принесет из тайги своему Денису, а еще большую его, Павла Демидова, ненависть. Вот идет Мария чуть впереди, в общем ладная, пышнотелая женщина, мелькают ее крепкие, в тонких дорогих чулках ноги, не подозревая, что внутри у Павла все немеет и немеет, будто стылью берется, что хочется ему схватить палку, сук какой-нибудь и обломать его об это бесстыжее, раскормленное тело.

Что ж, так оно примерно все и произойдет, решил про себя Демидов. Но перед тем хочется ему еще кое-что спросить у Марии, узнать хочется, до какого предела может быть человеческая низость.

— Нету еще грибов, Мария, — сказал он, останавливаясь на глухой поляне, полыхающей таежными цветами. — Поздно нынче пойдут грибы, и мало их будет. В первый день масленицы снегу не было, не шел снег, значит, и не грибное нынче лето будет.

Он сел в траву, поставив ружье под дерево. Мария опустилась на корточки, начала рыться в корзинке, вынула и поставила на траву бутылку.

— Раздевайся! — бросил он ей отрывисто.

Она вздрогнула, медленно, с трудом, выпрямилась, руки ее упали вдоль тела.

— Павел… — Лицо ее опять пошло пятнами, вспухло, будто его наели комары. — Может… выпьешь сперва?

— Стыдно, что ль, на трезвые глаза? Сымай, сказал, все с себя.

Она еще раз вздрогнула, стащила с головы шарфик.

Демидов сидел, опустив голову, он не видел, но чувствовал, как она с трудом расстегнула и стащила кофточку, сбросила юбку, оставшись в нижней рубашке.

— И это… сымай. Тут никого нету.

И тогда она упала перед ним на колени, заплакала, подвывая:

— Совсем не могу… Пожалей, Павел! Пожалей…

Ему в самом деле стало жалко ее. Возникли вдруг, поднимаясь откуда-то изнутри, злость и презрение к самому себе за то, что он заставил ее раздеваться.

— Вот что скажи, Мария… Объясни, как это вы договорились до этого? Словами ведь, поди, разговаривали? Днем али ночью это было? Как… как решилась ты?!

— Как, как?! — Полное тело ее все тряслось, волосы рассыпались, щеки, губы расквасились от слез. — Он меня поедом съел: не убудет от тебя, он, может, отстанет тогда от нас…

— А ты?

— Что я?

— В самом деле не противно тебе?

Она замолчала, молчком вытирала слезы.

— Не знаю… Когда-то я любила тебя. Иногда думаю: счастливая ведь я была бы с тобой, кабы не он.

— Что ж не уйдешь от него?

— Не уйдешь… А куда? К кому? Ты разве принял бы меня теперь?

В голосе ее было что-то такое неподдельное, какие-то тоскливые нотки.

Ему еще более стало жаль Марию.

— А вот, допустим, принял бы. Ты видишь — я не женюсь. А почему?

— Павел? — Глаза ее, мокрые, широко раскрытые, сгорали от изумления. — Неужто… Неужто еще ты меня… еще осталось что у тебя ко мне?

— Нет, ничего не осталось, — ответил он. — Все спалила тюрьма, плен потом.

— За плен-то Денис не виноват. И без того на фронт тебя взяли бы, а там могли тебя захватить…

— Ишь ты, хоть где-то, да оправдываешь его? Как все вывела!

Мария испугалась этих слов, сказанных сурово и враждебно, горячими ладонями схватила его руку, но тут же выпустила, чуть отшатнулась, проговорила: