Печаль на двоих - [2]

Она ободряющим жестом предложила заключенной одеться, стараясь при этом не смотреть на нее с жалостью, с какой смотрели на Амелию почти все, кто заходил к ней в камеру. Впрочем, большую часть одежды Амелия уже и так водрузила на себя, чтобы согреться в постели. Они вместе с Селией с трудом натянули через голову обязательную синюю хламиду, выцветшую и настолько бесформенную, что обитательницы «Холлоуэя» теряли в ней всякую индивидуальность. Селия опустилась на колени, чтобы помочь заключенной всунуть ноги в потрепанные, не по размеру туфли, и заметила, что скреплявшие обувь Амелии гвозди разодрали ее черные шерстяные чулки и покарябали кожу. Ступня осужденной показалась Селии такой маленькой и жалкой, что у надзирательницы перехватило дыхание. «Наверное, повешение женщины куда тягостнее переживается, чем казнь мужчины. Или мужчины-надзиратели, когда настает час смерти их заключенного, чувствуют такое же саднящее отчаяние?» От волнения Селия никак не могла подняться, и тут она ощутила на затылке легкое прикосновение рук Амелии. Являлся ли этот жест благословением или безмолвной мольбой о поддержке, было неясно, но Селия почувствовала, как ее пробирает дрожь. Однако, собравшись с духом, она принялась зачесывать и собирать в конский хвост когда-то прекрасные, а теперь запущенные и тусклые, волосы Амелии. Уложив их в пучок на затылке, Селия убрала волосы подальше от шеи, чтобы они потом не запутались в виселичной петле. Эта незатейливая процедура, похоже, подействовала на Амелию так, как ничто другое, и Селия тут же схватила с крючка накидку, точно хотела ею отгородиться от вырвавшегося у заключенной стона, напоминавшего скорее завывание раненого животного, чем человеческое стенание. Укутав накидкой плечи Амелии, она повернула осужденную лицом к себе в надежде хоть как-то утихомирить этот поток душевной боли, но Амелия зарыдала еще явственнее и еще громче.

— Остановите их! Я ничего такого не сделала, — повторяла она снова и снова, втягивая Селию в эту пропасть безнадежности.

Но тут уже не выдержала и вмешалась ее напарница.

— Ну что вы, миссис Сэч. — Она мягко, но настойчиво раздвинула руки Амелии, отчаянно вцепившиеся в платье Селии. — Вы даже не притронулись к завтраку. Давайте поешьте что-нибудь.

— Неужели нельзя вместо хлеба и чая дать ей что-нибудь покрепче?! — возмутилась Селия. — Что толку давать ей сейчас такую еду?

Ее напарница покачала головой и посмотрела на часы.

— Уже нет времени, — прошептала она. — Почти девять.

Точно в подтверждение ее слов, в коридоре послышался шум. Подобно большинству заключенных, привыкших проводить часы в ожидании, прислушиваясь к скрытым от глаз событиям, Амелия мгновенно услышала приближающиеся шаги, и лицо ее тут же вспыхнуло страстным желанием угадать их смысл. Шаги замедлились возле двери камеры, потом снова возобновились, и Селия с ужасом заметила искру надежды, мелькнувшую на лице приговоренной; она-то сама прекрасно знала, что мимо прошла только часть группы, участвовавшей в проведении казни, тогда как другая ее часть осталась у порога камеры, ожидая сигнала начальника тюрьмы. Уставившись на дверь, надзирательница ощущала мельчайшие движения за ней. Наконец палач отодвинул крышку глазка, чтобы оценить состояние заключенной, и после невыносимо долгой паузы колокола соседней церкви пробили девять. Селия насчитала два удара колокола — в замке повернулся ключ; третий удар — тяжелая железная дверь отворилась, и несколько мужчин вошли в камеру, запуская в ход неумолимую череду событий, которые уже не повернуть вспять.

Палач поспешно пересек помещение, завел за спину руки осужденной и принялся их связывать. Лишь только Амелия почувствовала прикосновение кожаных ремешков, как ее, казалось, оставили последние силы. Селия ринулась к ней и, шепча слова утешения, пыталась удержать ее на ногах, но, судя по всему, порыв надзирательницы произвел противоположное действие, и Амелию пришлось практически на руках вынести из камеры.

В нескольких футах справа, у соседней камеры, разыгрывалась сходная сцена, однако контраст между двумя заключенными выглядел разительным: Энни Уолтерс была немногим старше пятидесяти, невысокой, седовласой, крепкой, коренастой и простоватой на вид, — но отличались они не столько по внешности и возрасту, сколько по манере держаться. При виде Энни страдание Амелии дошло до предела — она была на грани истерики, в то время как другая приговоренная весело перебрасывалась репликами со вторым палачом, словно понятия не имела, что истекают последние минуты ее жизни. Но при всех их различиях, глядя на этих двух женщин, впервые столкнувшихся лицом к лицу после вынесения приговора, сторонний человек вряд ли поверил бы, что перед ним заговорщицы, убившие, как ходили слухи, не менее двадцати младенцев — некоторым было всего несколько дней от роду.

С этой минуты события уже развивались стремительно. Первый палач принялся готовить Амелию к выходу на эшафот. Поддерживаемые с обеих сторон надзирательницами, заключенные последовали вслед за капелланом к двойным дверям, ведущим к недавно построенному крытому эшафоту, до которого было не больше дюжины шагов. Селия почувствовала, как неестественно тихо вдруг стало в тюрьме, точно все в ней одновременно затаили дыхание. Последние три недели осужденные были напряжены и беспокойны; смесь возбуждения и ужаса, с которой они встретили приговор, сменилась гневной беспомощностью, затронувшей также и тюремщиц. Селия знала, что не она одна сейчас страстно желает, чтобы это мгновение или никогда не наступило, или промелькнуло как можно быстрее.