Печаль без конца - [67]

— Мир вам, добрый господин, — приветствовала его Элинор, отделившаяся от мужчин и вышедшая немного вперед.

— Мира никогда не было на земле, миледи, — ответил он, кладя другую руку на рукоять меча. — Только наивные глупцы думают иначе.

Ральф сделал шаг вперед и наполовину вынул свой меч из ножен, но Элинор мягко притронулась к его руке, и он вложил его обратно.

— Мир есть, — сказала она Уолтеру. — Он в Божьей любви и в Его милосердии.

Уолтер рассмеялся. Его смех, усиленный эхом, походил на карканье ворона.

— Вы подвергаете это сомнению, сэр?

— Сомнению? Нет. Я не сомневаюсь, что Он прощает, когда этого Ему хочется, но Он жесток и мстителен. Быть может, женщинам легче поверить в Его милосердие, но на меня Он всегда взирал со злобой.

— Возможно, на войне было так, однако сейчас вы стоите на монастырской земле, где царят сострадание и прощение.

Уолтер покачал головой:

— И поэтому вы пришли, чтобы сопроводить меня до виселицы? Это ли не мщение?

— Это справедливость, — сказал Ральф. — Или правосудие.

— Оба эти слова имеют множество значений, — с грустью произнесла Элинор, — но ни одно из них не может подойти сейчас… Вы принесли с собой в наш монастырь смерть и насилие, сэр Уолтер. Зачем?

— Это было не намеренно, миледи. Мы пришли, чтобы исцелиться.

— Морис убил солдата недалеко от этих стен, — продолжала Элинор. — Потом… потом ударом в сердце вы убили Мориса, своего племянника. Ведь так?.. Какое же это исцеление?

Губы Уолтера искривились в горькой усмешке.

— Спросите у вашего Бога, зачем Он сделал так, что они с солдатом встретились здесь? Что касается моего племянника, пораженного в сердце, то Всевышний задолго до меня нанес ему эту рану. Если бы вы знали, что он претерпел и как страдал, то поняли бы, возможно, отчего я решился совершить то, что совершил, зная о веревке, которая меня ждет. — Он обратился к Томасу. — Не я ли просил вас, брат, сделать все, чтобы помочь привести Мориса к исповеди? Особенно после того, как ему привиделся ангел смерти… Да, я восстаю на Бога за Его жестокость по отношению к моему племяннику, но Он ведь все-таки обещает прощение тем, кто признается в грехах. И потому я смею надеяться, что Бог простит его: бедняга был болен душой и сам просил смерти.

Последние слова вырвались у него вместе с рыданиями.

Томас побледнел.

— Должен ли я понимать так, сэр, — проговорил он, — что, если бы его исповедали раньше, вы бы не взяли на себя роль ангела смерти?

Уолтер молчал. Заговорила Элинор.

— Брат Томас, — сказала она, — я знаю о нашем будущем не больше, чем вы, но верю, что душа обретает некий покой в те минуты, когда тот, в чьем теле она пребывает, исповедуется… Что же касается вины за то, что смерть Мориса не была предотвращена, я беру ее на себя. Я должна была предвидеть то, что случилось: знаки этого были, Господь посылал их мне, но я не смогла их вовремя понять. — И, повернувшись к Уолтеру, добавила: — Своего племянника вы отправили на небо с чистой душой, я верю в это.

Морщины и складки на лице Уолтера, казалось, стали еще глубже, когда он ответил:

— С кем он там встретится на небе? Он молил о встрече со своей молодой женой, но она обречена гореть в аду — ведь она язычница, сарацинка. Он же будет до Страшного суда пребывать на небесах, и, возможно, рядом с тем, кто надругался над ней и потом заколол как свинью. Это называется Божьим милосердием, ответьте мне?

Элинор ответила:

— Сэр, что я могу сказать, если ничего не знаю о вашем племяннике?

— Я готов рассказать о нем. Вы станете слушать?

— Мы обязаны выслушать вас.

И он заговорил:

— Мой дорогой племянник, возможно, никогда не оказался бы в Святой Земле, не получил бы страшную рану и не лишился рассудка, если бы не я. За все это, добрые люди, я несу полную ответственность… И тут я вынужден сказать о себе. Я младший сын в семье, у меня не было и нет ни детей, ни жены, и я отправился как наемник за моря, в Акру, чтобы набить кошелек и спасти свою душу. Вражеская стрела лишила меня глаза, а братья-госпитальеры излечили мою плоть, но не душу. Я устал от жизни и от войны и решил вступить в члены ордена рыцарей Святого Иоанна и остаться в Палестине, чтобы помогать больным и раненым. Как раз в это время туда из Англии прибыл Морис.

— Кого вы любили, как царь Давид своего сына Авессалома, — тихо сказала Элинор.

— Да, с самого его рождения. И он отвечал мне сыновней любовью.

— Его отец умер? — спросил Томас.

— Нет. Мой старший брат неплохой человек, но он больше занимался охраной своих владений — они находятся на границе с Шотландией, — чем сыном. Он редко бывал дома, и я стал для Мориса вторым отцом.

— До того, как отправились в крестовый поход, — сказал Ральф.

— За что проклинаю себя. Но я хотел обрести независимость, для чего нужно было заиметь деньги. Брат осудил меня, он говорил, что, если бы я не уехал первым, Морис никогда не оставил бы родной дом. А теперь, писал он мне в своем послании, я должен нести полную ответственность за безопасность племянника и его благополучное возвращение домой.

— Но он получил там страшную рану, — проговорил Томас.

— Да. Когда он не вернулся после очередного сражения и соратники сказали мне, что он убит, я так скорбел, что не мог даже отправить брату весть о его смерти. И хорошо сделал. Потому что вскоре оказалось, что он выжил: его спасла и выходила юная сарацинка. Он вернулся вместе с ней, и она стала его женой.