Печаль без конца - [32]

— Благодарю за добрые слова, миледи, — без особого воодушевления откликнулся он. — Хочу думать, что вскоре найдется кто-либо еще, кто шел той же дорогой и в то же самое время, что и брат Томас, и сможет опознать его, а может, и того, кто пока еще лежит в часовне. И если такие обнаружатся в пределах монастыря или в больничных палатах, надеюсь, миледи, на ваше любезное разрешение задать им несколько вопросов.

— Конечно, коронер. Я скажу всем служителям, чтобы оказывали вам всяческое содействие.

— Вы добры, как всегда, сестра Элинор.

Ты пытаешься, мой друг, говорить с ехидцей, подумала она, однако, надеюсь, не забываешь, что моя доброта к тебе проявилась и в моем полном молчании по поводу того, что случилось в прошлом году и имеет к тебе прямое отношение.

— …Что же касается брата Томаса, — снова заговорила она, — то не будет ли разумным попросить сестру Анну попробовать разговорить его? Быть может, ей удастся привести его в более спокойное состояние и он расскажет все, что знает… Если действительно знает что-то…

— Если кому-то под силу такая задача, то исключительно ей, — согласился Ральф, не то вполне серьезно, не то с легкой насмешкой, но Анна пренебрегла его эмоциями и ответила на слова настоятельницы:

— Я сделаю это, миледи. Что-то мне подсказывает, он будет более разговорчив со мной, чем раньше.

В ее голосе послышался сдерживаемый смех, и это заставило Элинор поинтересоваться:

— Что вы имеете в виду, сестра?

— Лишь то, миледи, что, как только брат Мэтью узнал об аресте Томаса, он ринулся к нему в камеру, чтобы немедленно изгнать дьявола из его души. Уже час с лишним он его изгоняет, и не скажу про дьявола, но Томасу, наверное, не позавидуешь.

— Целый час один на один с братом Мэтью? — в ужасе воскликнул Ральф.

— Целый час? — в тон ему вскричала Элинор.

Обстановка в комнате разрядилась.

ГЛАВА 19

Колени у Томаса онемели, стали бесчувственны. Но дух жил и трепетал в страхе. В помещении, где держали арестованного, было холодно, однако Томас этого не ощущал: ему было жарко, душно, сердце громко стучало, отдаваясь в ушах стонами обреченных душ. Казалось, каменные стены медленно и безжалостно сдвигаются, чтобы в конце концов раздавить его. Пытаясь удержать крики, он искусал губы, они кровоточили.

Рядом продолжается жизнь, пытался он уговаривать себя, я среди живых, стены стоят на месте, я не сошел с ума…

Стенания в ушах утихли. Он глубоко вдохнул спертый воздух. Стало немного легче. Я ведь не осужден, напомнил он себе, а только временно задержан. И задержал меня не кто иной, как человек, считающий себя моим другом. Да и я считаю его таковым и знаю, что по сути Ральф честен и справедлив.

Он снова вобрал в себя воздух, пахнущий, как он решил, пылью и мехом здоровых животных — мышей и крыс, а не их разлагающимися трупами, как это было в его камере в Лондоне. Несколько раз он нарочно напомнил себе, что он не в Лондонской тюрьме, и от этого тоже стало немного легче.

Но вот его снова бросило в дрожь: слишком явственно предстала перед мысленным взором та камера, ударили в нос те запахи, он даже вновь ощутил боль от цепей, впивающихся в кровоточащие запястья и лодыжки. Он мотал головой, но видение не отступало. Широко раскрывал глаза, убеждая себя, что находится совсем в другом месте: это даже не тюрьма, а просто комнатушка. Чулан, келья. Склад ненужных монастырю вещей.

Здесь не было окна, однако ему оставили подобие лампы: фитиль, горящий в масле, залитом в каменную плошку. За это освещение, принесенное из больничной палаты, он должен был благодарить сестру Анну, что и делал сейчас, поднимаясь с затекших колен и пытаясь их размять.

С переменой позы к нему вернулся страх и ощущение, что он сходит с ума. Комната, где его заперли, действительно была когда-то складом, но он вспомнил, что однажды тут держали человека, которого обвиняли в убийстве. Как и его сейчас! О Боже!.. Он громко застонал.

— Вы молитесь, брат? — послышался резкий голос из темного угла комнаты.

— Да, брат Мэтью, — ответил он. — Да, конечно.

Действительно, подумал он, если я когда-либо и молился по-настоящему, то, быть может, именно сегодня. Но вовсе не потому, что этот человек уже битый час молится вместе со мной, а в промежутках говорит какие-то слова, которых я не слушаю.

— Тогда перестаньте вертеться и стонать, — с укором сказал брат Мэтью. — Человек, грешный перед Богом и молящий Его о прощении, должен думать не о своих затекших членах, а только о Нем.

Прежде чем Томас успел бы ответить, — если бы захотел, — дверь в комнату с лязгом открылась и на пороге показалась освещенная светом из коридора высокая женская фигура. Сестра Анна! Недаром он только что вспоминал о ней.

— Брат Мэтью, — сказала она, — наша настоятельница убедительно просит вас срочно посетить сестру Руфь, которая взывает к помощи ученого человека, запутавшись в неких теологических вопросах.

Наверное, эту витиеватую фразу милая Анна учила всю дорогу, пока шла ко мне, мелькнуло в голове у Томаса, и он с удивлением и радостью почувствовал, как губы его раздвигаются в невидимую никому улыбку.

Брат Мэтью незамедлительно поднялся с колен и отряхнул рясу.