Павлов - [45]
Еще одна идея, — последняя, она остается недовершенной. Он должен заняться изучением алкоголизма. Таков его долг. Слишком терпит человек от этого бедствия.
— Как вы думаете, Мария Капитоновна, не правда ли — время?
Вопрос означает, что именно ей придется этим делом заняться.
История о том, как страдалица-собака, немало перенесшая во имя науки, стала алкоголичкой, весьма коротка. Она вначале отшатывалась от мерзкого запаха водки, отказывалась от молока, почуяв в нем спирт. Трезвое животное сопротивлялось. Зло входило в собаку исподволь, медленно, она приучалась с трудом и погрязла в пороке, как человек. С рабочего станка она, едва дождавшись свободы, бросалась под стол к чашке водки, захлебываясь, поглощала двадцать кубиков чистого спирта.
На пьянице скоро сказались результаты. Прежние язвы, исчезнувшие давно, вновь появились на теле. Теперь уж покой не так скоро приносил исцеление, водка изрядно успела ей навредить.
Лечение сном принесло облегчение собаке, но здоровье алкоголички стремительно шло под уклон.
Памятник собаке в Колтушах.
Еще раз Павлов употребил свое целебное средство — лечение сном. Старый пес Джой, чей портрет украшает лабораторию, переведенный на «пенсию» за выслугу лет, доживал последние дни. Старость и пролежни — следы прежних страданий — осложняли его печальный конец. Экспериментатор решает помочь старому другу, продлить и облегчить его жизнь. Он бережно выслушивает старого Джоя, усыпляет его и сам ухаживает за ним во время сна. Пять-шесть дней отдыха, сна без передышки — и Джой встает обновленным. Пролежни зажили, истощенные нервы окрепли. Друзья познаются в беде; старый Джой должен знать, что Павлов умеет быть благодарным. Теперь они в расчете — верный помощник и его старый хозяин.
Павлов сделал еще один решительный шаг — он вступил в область широких обобщений.
На большие полушария мозга, подытожил ученый, непрерывным потоком падают раздражения различного характера, качества и силы. Они следуют извне и из внутренней среды организма. Одни взаимно дополняют друг друга, иные отталкиваются, вступают в борьбу. Процессы расплывания новых впечатлений по коре полушарий и последовательное уточнение их, состояние возбуждения и торможения уравновешивают этот поток. В результате одни связи нас оставляют, другие прочно оседают. Образуется так называемый подвижной стереотип — то, что принято считать нормой нашего поведения.
Всякий знает из опыта, как не мирится эта норма с неожиданно наступающими новшествами. Мы охотно подчиняемся давней привычке, образу жизни, в котором одно наше действие автоматически вызывает другое, образуя рефлекторную цепь. Эти цепи нам служат на каждом шагу. Из них состоят все манипуляции нашей профессии, искусство есть, одеваться, умение обращаться с вещами, природой и людьми. Из них складывается наш жизненный опыт, наш динамический стереотип. Усвоенный нами, он не требует напряжений, экономит нам время и силы. У нервной системы все основания не мириться с переменами в сфере привычек и знания.
Какова же механика соотношения между установившимся стереотипом и связями, приходящими вновь? Как осуществляется этот тонкий процесс?
Павлов задумал исследовать природу человеческой косности на организме собаки.
Он проделывает следующий опыт: вырабатывает у животного ряд условных рефлексов, связывает многообразную сигнализацию внешнего мира с многочисленными ответами нервной системы. Одни призывают организм к слюноотделению, другие — к нападению, защитным движениям и к торможению. Систему упрочили, создав, таким образом, динамический стереотип.
Теперь Павлов стал менять привычные реакции собаки — кормить животное по сигналам, доныне бесплодным для нее, и оставлять ее без пищи после сигналов, за которыми неизменно следовала еда. Условия, прежде вызывавшие возбуждение, порождали теперь торможение, и, наоборот, там, где тлел очаг угнетения, нарастало пламя раздражения. Перемена в стереотипе давалась животному нелегко. Сильные типы выдерживали испытания и усваивали новые связи, слабые заболевали.
Павлов усложнил метод расшатывания динамического стереотипа.
Собака в станке отвечает на сигналы экспериментатора. Временные связи у нее упрочены. Раздражители аккуратно вызывают реакции слюноотделения и торможения. В этот слаженный оркестр, где все легко разрешается, диссонансом врывается новый сигнал — тиканье маятьнка метронома. Он приходит неожиданно между другими сигналами, перемежаясь с различными из них.
Трудность в том, что три раза его звучание бесплодно и лишь на четвертом, возникающем Так же внезапно, как три предыдущих, появляется корм. Легкое ли дело среди привычных занятий — стояния в станке и выслуживания поощрения у экспериментатора — быть все время начеку, чтобы не упустить счет сигналам метронома? Неумолимое тиканье утомляло животное и приводило его в раздражение. Собака рвалась из ставка, отчаянно лаяла, срывала прикрепленные приборы и отказывалась от всякой еды. Все трудней становилось вводить ее в лабораторию и делать эксперименты на ней. Так длилось до тех пор, пока организм не примирялся и звучание метронома не образовывало новой связи в мозгу. Перемена в стереотипе стоила собаке большого труда, и Павлов по этому поводу заметил: «Мне казалось бы странным, если не было бы позволено такой труд животного называть «умственным».
