Павлов - [42]

— Опять, скажете, зависимость коры от подкорки, — язвили клиницисты, — но что в этом толку? Помогите нам его излечить.

Проходит некоторое время настойчивого думанья, и ученый отвечает на заданный урок. Один из его сотрудников по собственному почину про делал опыт с собакой. Три разных звука инструмента были связаны с тремя операциями. При звуке «си» животному вливали в рот кислоту, при звуке «фа» пускали в лапу электрический ток, а при «соль» подавали ему корм. После долгих испытаний этих временных связей болезненные опыты были оставлены, сохранили только кормление. Первое время собака ела с тревогой, невинный звук «соль» напоминал ей о кислоте и электрическом токе. Со временем собака совершенно оправилась, но во сне происходили с ней странные вещи: она вздрагивала, визжала, скалила рот, точь в точь, как в момент, когда ее осаждали кислотой и электрическим током.

— Чем не военный невроз? — не замечая усмешки психиатров, спрашивал ученый. — И механизм простой. В подкорковых центрах головного мозга надолго сохраняются следы сильных страданий. Едва кора ослабляет свой контроль, угнетенные силы встают.

Физиолог настаивал на важности эксперимента, на познании сущности нервного процесса, его сильных и слабых сторон, а те возражали: одно дело невроз у собаки, другое — у человека. Несносный академик, его любовь к механизмам шокирует их; точно неуч, он требует везде доказательств.

— Никакой разницы, — настаивал он на своем. — Механика мозга одинакова всюду. Возьмем хотя бы ваши примеры. Дочь присутствует при последних минутах отца. Она знает, что он скоро умрет, но от больного скрывает, уверяет его, что все превосходно, лучше не надо. У самой горе, тоска смертная, а надо улыбаться, утешать старика. К чему это ведет? Конечно, к неврозу. Почему? Столкнулись два нервных процесса: возбуждение — хочется плакать, реветь, и торможение — подавляй свою скорбь, улыбайся и держись. Столкнулись — и стукнулись. Или такой еще пример: меня оскорбили, ранили в самое сердце, а ответить, проявить возбуждение нельзя. Тормози, и никаких, одолевай раздражительный процесс. Холерик в этом случае напьется, сангвиник изругает дома жену, душу отведет и забудет, а меланхолик — раз, другой перетерпел и сорвался. Вот и невроз. То же самое и на собаках выходит. Нагружу тормоза через силу, задам трудных задач — и готов сокол, сорвался. Не одни наши собаки нажили в наводнение неврозы, сколько людей по той же причине болеют поныне.

У психиатров было сто возражений на каждое слово его.

Он отрицает их разговоры о предрасположении. Чепуха! Ерунда! Их устами глаголет невежество. Ассистентка Петрова им точно предскажет, какая из собак на каком испытании сорвется. Надо знать нервную систему, разбираться в этом тонком предмете. Он цитирует им Сеченова, предвидение знаменитого физиолога о путях психологии будущего: «В ее основу вместо умствований, нашептываемых обманчивым голосом сознания, будут положены положительные факты или такие исходные точки, которые в любое время могут быть проверены опытом. Все это может сделать только физиология, она одна держит ключ к истинно научному анализу психических явлений».

Они делали вид, что слушают его, исподтишка подсмеиваясь над ним. Он мало смыслит в их деле, это очевидно. Они согласны учить его, но никто из психиатров не станет учиться у него — физиолога.

Ученый платил им взаимностью.

— Был у меня товарищ по академии — психиатр Тимофеев, — рассказывал он им. — Каждое воскресенье я в Удельной сообщал ему весь ход наших работ. Он внимательно меня слушал, умер и не понял…

Ученый не оставлял своих противников в покое:

— Мне кажется, я мог бы объяснить паранойю нашими лабораторными данными.

До сих пор в науке не решен еще вопрос: считать ли паранойю психической болезнью или чем-то вроде умственного «вывиха»? Человек мыслит нормально, как будто здоров, иногда это даже одаренная личность. Но коль скоро коснется одной единственной темы, неизменно волнующей его, все спутается у него в бессмысленный клубок. Инженер, не знакомый с фармакологией, будет утверждать, что он располагает микстурой, гарантирующей людям бессмертие. Врач, слабо отличающий трапецию от пирамиды, станет настаивать, что в его руках тайна четвертого измерения. Нет логики, способной разубедить параноика.

— Мы образуем у собаки, — продолжает ученый убеждать психиатров, — ряд временных связей. В том числе связь между стуком метронома и злектрическим разрядом, пущенным в кожу животного. Пока животное слышит булькание воды, треск или тоны фисгармонии, в его поведении нет никаких отклонений от нормы. Но звучит метроном — вестник страдания, — и реакции собаки резко меняются, они искажены, временные связи приходят в расстройство.

— Собака параноик! — улыбаются психиатры. — Мы считали паранойю человеческим страданием.

— Человеческим страданием! — сердится Павлов. — Паранойя — болезнь отдельных пунктов коры. Что тут мудреного? Хотите, я другое скажу вам. Мы наблюдали у собак картину того, что вы называете манией преследования.

Они перестали принимать его всерьез, привыкли к нему, как привыкают к скандалисту в благородном семействе.