Павел Первый - [57]

.

Как обычно, в раболепии своего окружения Павел усматривал антипатию, которая побуждала его еще более настаивать на принятии наиболее спорных его намерений. Чем больше его хотели сделать уступчивым по какому-либо вопросу, тем больше он проявлял по нему свою упертость. Когда же ход событий, как выяснялось, подтверждал его неправоту, то его первая реакция состояла не в том, чтобы откорректировать свою политику, а в том, чтобы разогнать сообщников, которые его в это втянули. Он был убежден, что если в России что-то и должно измениться, то только не он, поскольку он уже и есть то непогрешимое совершенство, которое не ошибается, а вот его советники всегда виновны в том, что его мысли неправильно ими интерпретируются. В начале 1801 года он надеялся, что, проведя реорганизацию, наконец-то будет иметь законно установленную, идеальную команду, собранную вокруг своего трона. Наряду с молодым Никитой Паниным, вице-канцлером, блестящим вельможей, к этой группе относился и милейший Федор Ростопчин, первоприсутствующий в Коллегии иностранных дел, который курировал деятельность вице-канцлера и отдавал ему предпочтение в выполнении дипломатических поручений. В нее входили также адмирал Рибас, неаполитанец по происхождению, ставший высокопоставленным русским чиновником, и, конечно же, барон Петр фон дер Пален, родом из Курляндии. Последний сделал свою карьеру, несмотря на опалу, после которой был реабилитирован, повышен в должности и даже сумел добиться симпатии не только Кутайсова, но и самого совершенства и цельности – Его Императорского Величества. Этот энергичный и расчетливый человек, которому был пожалован титул графа и который был награжден орденами Святого Андрея Первозванного и Святого Иоанна Иерусалимского[36], казался знавшим выходы из самых безвыходных ситуаций.

В то время как царь только еще задумал подобрать для своей личной канцелярии доверенное лицо, Пален тут же подсуетился и после тайных переговоров с Никитой Паниным и адмиралом Рибасом нашел в великосветских салонах подходящую кандидатуру на это место – красавицу Ольгу Жеребцову, сестру Платона Зубова, бывшего фаворита Екатерины II. После смерти от тяжелой болезни адмирала Иосифа Рибаса связи Палена, Панина и Зубовых продолжали тайно поддерживаться при встречах с глазу на глаз. Пален советовал Зубову все больше и больше появляться в обществе, поскольку, по его выражению, ветер повернулся и методы политической чистки начинают продумываться. И действительно, какое-то время спустя Никита Панин вынужден был оставить свой пост вице-канцлера, он был отстранен от выполнения поручений Коллегии иностранных дел, а затем без объяснений был отправлен в свое имение.

Оставшись один, без всякой поддержки, Пален понимал, что завтра, возможно, настанет и его очередь освободить место. Тогда-то он и решается организовать заговор, который предусматривал без кровопролития устранить Павла I от власти, в то же время элементарнейшее чувство самосохранения подсказывало ему, что следует отказаться от этого плана. Однако он не был бы самим собой, если бы не хватался за кусок, даже не имея зубов. Пока другие члены заговорщической группы взяли паузу для раздумий или же находились в отдаленном уединении, он должен был, не полагаясь ни на кого, сам, один, собрать их вокруг себя и приложить все старания, чтобы наиболее хитрым способом одурачить Его Величество. Каждый раз, когда ему представлялся благоприятный случай, он, не мешкая, использовал его, чтобы утвердиться в своем решении. Когда его сын, служивший в армии, был арестован за безобидный проступок, то Пален не кинулся сразу же ходатайствовать о его пощаде, а весьма осторожно заявил императору: «Государь, выше справедливое решение пойдет на пользу молодому человеку!» Но это был именно тот тип ответа, который Павел желал бы слышать со стороны всех русских, которых он карал «во их же благо». И Павел, оценивший такое поведение Палена, неожиданно отбросил какие-либо подозрения в отношении лиц, которых он к себе приблизил, несмотря на то что среди них были и те, кто выражал недовольство притеснением прав и самим главным исполнителем монархического абсолютизма. Чтобы вознаградить Палена, он поручил ему управление почтами, Коллегией иностранных дел и возвел в чин генерал-губернатора Санкт-Петербурга. Отныне Пален держал в своих руках бразды правления главными инструментами имперской политики. Используя свои многочисленные привилегии, Пален склоняет Павла продемонстрировать широту его императорского великодушия, пожаловав амнистию всем офицерам, уволенным или сосланным чиновникам за последние четыре года. По его словам, указ подобного характера символизировал бы примирение «православного царя» со своими подданными, каковыми бы ни были их прошлые проступки. Это будет воспринято толпой как эхо благодеяния Христа по отношению к раскаявшимся грешникам. Обольщенный этой мистическо-политической перспективой, Павел тут же издал Указ, предписывающий возвращение на свои места всех, провинившихся за нерадивую службу. Уже на следующий день вереницы «возвращенцев» со всех сторон страны потянулись в столицу. В составе этой необычной миграции имелись представители всяких сословий: роскошные аристократы, восседавшие в каретах, скромные офицеры, ехавшие в простых дорожных колясках, разоренные утратой своих рабочих мест люди, тащившиеся пешком с котомкой на плечах. Видя их, проходивших по городам и селениям, простой народ приходил в изумление от благоразумия императора, который, после того как проявил свою строгость самодержца, продемонстрировал им свою христианскую снисходительность.