Паутина чужих желаний - [48]

– Евочка! – Рая улыбалась мне тревожно-виноватой улыбкой. – А я уже боялась, что ты заблудилась.

– Эта заблудится, дождешься, – не отрываясь от тарелки, буркнула Амалия.

– И где ты, Ева, ночку коротала? – вместо приветствия ехидно поинтересовался Серафим. Вид при этом у него был вполне дружелюбный, лишь самую малость заинтересованный.

– Ты бы лучше спросил, не где, а с кем. – Амалия в раздражении отложила вилку. – Прислуга говорит, она уже какого-то мужика в дом притащила. Что за мужик, а?

– Ну, Ева у нас уже давно самостоятельная женщина. – Приглашенный гость Лешик, привстав, галантно кивнул. Ишь какой, все по этикету! Даже оделся к столу, как английский лорд: костюм с иголочки, стильный, элегантный.

– Ева, здравствуй! Рад тебя видеть! – Сева, чуть отодвинув свое кресло от стола, приветственно помахал мне рукой с зажатой в ней льняной салфеткой. Выглядел он, пожалуй, самым счастливым и беззаботным из всей честной компании и на убийственно-презрительный взгляд, который метнула в него Амалия, не обратил никакого внимания.

– Всем приятного аппетита! – У меня был выбор: усесться на пустующий стул между Лешиком и Серафимом, либо занять место во главе стола. Я выбрала последнее, в конце концов, я здесь хозяйка.

Маневр мой не остался незамеченным: Амалия презрительно фыркнула, Серафим удивленно вскинул бровь, Лешик одобряюще улыбнулся, Сева на мгновение перестал размахивать салфеткой, а Рая заметно побледнела.

– Не по Сеньке шапка, – проворчала моя вторая мама, не сказать чтобы очень громко, но так, что все заинтересованные лица сумели ее расслышать.

– Хотела перед тобой извиниться за вчерашнее. – Я улыбнулась как можно более лучезарно. – Если б знала, что волосы у тебе наращенные, а не натуральные, ни за что не стала бы их выдергивать. Они ж, наверное, дурных денег стоят, а тебе экономить нужно, тебе ведь приходится не только себя, но еще и лучезарного Серафима содержать.

Амалия зашипела, а ее роскошное декольте пошло багровыми пятнами. Серафим, который прежде развалившись сидел на стуле, резко выпрямился и посмотрел на меня с ненавистью.

– Что-то ты больно деловая стала после этой своей больнички. – Зеленые глаза недобро сощурились. – Может, это оттого, что ты кое-чего не помнишь? – В голосе его послышалась многозначительность вперемешку с угрозой. – Может, тебе стоит память освежить?

– Ты освежать будешь? – Я с такой же точно многозначительной угрозой поиграла столовым ножом, прежде чем вонзить его в исходящий умопомрачительным ароматом кусок мяса.

Наверное, Серафим не остался бы в долгу и принялся бы освежать мою память прямо за обеденным столом, если б в нашу перепалку не вмешался Лешик.

– Прекрати, – тихо сказал он и посмотрел на Серафима взглядом, не предвещающим ничего хорошего.

Удивительное дело, но Серафим послушался, уткнулся в свою тарелку и больше за все то время, что длился обед, не произнес ни единого звука. Амалия была с ним солидарна и негодование свое выражала исключительно презрительными гримасами. Рая ела мало, то и дело бросая в мою сторону тревожные взгляды. Единственным человеком, которого царящее в столовой напряжение, видимо, ничуть не смущало, оказался Сева, вид у него был рассеянный и мечтательный. А меня снедало любопытство, что же такое постыдно-страшное собирался поведать присутствующим Серафим. Насколько я успела понять, предшественница моя была едва ли не святой: работала за копейки, вместо того чтобы попросить бабок у опекуна, помогала непризнанному гению, содержала двух уродов-бездельников, собиралась усыновить беспризорника. Ангел во плоти, а не девушка. Что ж за тайна такая постыдная?…

* * *

…Все, жить мне более незачем. Сегодня утром приезжал Андрей Сергеевич, имел с папенькой долгий разговор. А за обедом Лизи объявила, что князь Поддубский сделал ей предложение и она согласилась…

С обеда я отпросилась, сослалась на мигрень. Заперлась в своей комнате, плакала, думала о том, как все несправедливо в жизни устроено. Решение пришло легко, только б хватило смелости совершить задуманное…

…Веревка шершавая, царапает ладонь, свивается кольцами на притрушенном свежим сеном полу. Петля никак не получается. Не знаю я, как правильно ее делать, потому, наверное, и плачу. В амбаре тихо и жарко, сквозь щели в досках пробиваются солнечные лучи. И пылинки оттого кажутся золотинками. Вот и я стану как золотинка. Я даже платье свое золотое надела, чтоб красиво было…

С петлей я справилась. Надежно, должно быть, получилось. И балка вон подходящая. Приставить лесенку, перебросить веревку, встать на колоду…

Сейчас, сейчас. Закрыть глаза, прошептать слова молитвы. Понимаю, что уходить вот так – это грех, но жить с теми мыслями, с которыми я живу, еще больший грех. Я же им всем смерти желаю: и Лизи, и мадам, и даже Андрею. Особливо Андрею. Пусть уж лучше я уйду…

Петля царапает шею и мучительной колкостью своей напоминает гувернантское платье. А колода под ногами раскачивается, того гляди упадет.

Решено, досчитаю до десяти, а потом спрыгну. Один, два, три, четыре… Скрипит что-то? Нет, почудилось. Пять, шесть…

– Сонюшка! – Тихий вскрик и одновременно крепкие руки вокруг моей талии, держат, не дают прыгнуть. – Да что же ты удумала, окаянная?!