Паутина - [33]
— Кому?… Тебѣ?… Ты, кажется, ни генералъ-губернаторъ, ни полицеймейстеръ, ни жандармскій полковникъ, ни прокуроръ…
— Такъ ли ты увѣренъ въ томъ, что говоришь? — остановила она его ледянымъ голосомъ. Онъ, смущенный, умолкъ.
— То-то вотъ и есть! Эхъ ты!..
— Ты сегодня нервная какая то, — бурѣя лицомъ, пробормоталъ онъ, — говорить нельзя: придираешься къ словамъ… Кажется, не трудно понять шутку… между своими…
— Ты думаешь? Наивенъ же ты, если не лжешь. Между своими! A Аникита Вассіановичъ мнѣ чужой? Подобныя шутки въ наше время отправляютъ людей на висѣлицы и въ зерентуйскія стѣны…
Симеонъ молчалъ, и по упрямому лицу его Эмилія ясно видѣла, что, собственно говоря, онъ рѣшительно ничего не имѣетъ противъ того, чтобы Викторъ именно въ зерентуйскія стѣны и былъ заключенъ… И было ей и жаль, и противно…
— Глупая сантиментальность! — произнесла она, думая вслухъ, — и за что только я васъ, Сарай-Бермятовыхъ, люблю? Такъ, вотъ, застряли зачѣмъ то вы всѣ въ душѣ моей съ раннихъ годовъ дѣвическихъ… и давно бы пора выкинуть васъ вонъ изъ сердца, какъ изъ вазы букетъ завядшій. A вотъ — не могу, держитъ что-то… Глупая сантиментальность!.. Но — берегись, не злоупотребляй, Симеонъ! не злоупотребляй!
Эмилія Ѳедоровна встала, хмуря, сдвигая къ переносью полуночныя брови свои.
— Ну-съ, — произнесла она рѣшительно и опять какъ бы приказомъ, — время не раннее… Еще разъ спасибо за честь, что вспомнилъ новорожденную, и тысяча эта, которую ты привезъ, — merci, — пришлась мнѣ кстати, a теперь отправляйся: y меня дѣловыя письма не дописаны… A Мерезова ты мнѣ, какъ хочешь, изволь устроить, — иначе поссоримся, это я тебѣ не въ шутку говорю…
— Странная ты женщина, Эмилія! Ну, сама подумай, чего ты отъ меня требуешь? Сама же говоришь, что y него долговъ на пятьдесятъ тысячъ… Что же — прикажешь мнѣ, что-ли, ни за что, ни про что подарить ему стотысячный кушъ: половину на расплату съ долгами, половину на новый пропой?
— Зачѣмъ сразу гиперболы?
— Да дешевле его на ноги не поставить…
— Долги можно и не сразу гасить. Если онъ половину заплатить, то обновить кредитъ и будетъ въ со стояніи жить, a Аникита Вассіановичъ дастъ ему хорошее мѣсто…
— Украсите вѣдомство! — злобно засмѣялся Симеонъ.
— Э! не хуже другихъ!
— Слушай, — быстро заговорила она, поспѣшно, обѣими руками поправляя прическу, что всегда дѣлала, когда оживляла ее вдохновляющая мысль. — Я укажу тебѣ путь къ примиренію… благодарить будешь! И волки сыты, и овцы цѣлы… Слушай: отчего бы тебѣ не прикончить всей этой родственной непріятности въ родственномъ же порядкѣ? Давай женимъ Васю на Аглаѣ… вотъ и сплетнямъ конецъ.
Сарай-Бермятовъ хмуро молчалъ, размышляя. Идея ему нравилась.
— За Аглаей всего пять тысячъ рублей, — нерѣшительно сказалъ онъ. — Какая же она Мерезову невѣста?
— Отъ себя накинешь…
— Да! все отъ себя, да отъ себя!
— Знаешь, Симеонъ: иногда во время подарить единицу значитъ безопасно сберечь сотню.
Тонъ ея былъ значителенъ, и опять Симеонъ почувствовалъ угрозу, и опять подумалъ про себя:
— Вотъ оно!
— Я подумаю, — отрывисто произнесъ онъ, поднося къ губамъ руку Эмиліи.
— Подумай.
— Сомнѣваюсь, чтобы вышло изъ этого что-нибудь путное, но… подумаю… доброй ночи.
— До свиданья… A подумать — подумай… и совѣтую: скорѣй!..
— Вотъ оно! — снова стукнуло гдѣ-то глубоко въ мозгу, когда Симеонъ, мрачный, выходилъ отъ Эмиліи Ѳедоровны и, на глазахъ козырявшихъ городовыхъ, усаживался въ экипажъ свой… — Вотъ оно! Гдѣ трупъ тамъ и орлы…
Съ унылыми, темными мыслями ѣхалъ онъ унылымъ, темнымъ городомъ, быстро покинувъ еще шевелящійся и свѣтящійся центръ для спящей окраины, будто ослѣпшей отъ затворенныхъ ставень… На часахъ сосѣдняго монастыря глухо и съ воемъ пробило часъ, когда, поднимаясь въ гору, завидѣлъ онъ издали въ дому-казармѣ своемъ яркое окно, сообразилъ, что это комната Матвѣя, и, приближаясь, думалъ со злобою, росшею по мѣрѣ того, какъ росла навстрѣчу сила белаго огненнаго пятна:
— Жги, жги, ацетиленъ то, святъ мужъ!.. Горбомъ не заработалъ, не купленный… О, отродья проклятыя! Когда я только васъ расшвыряю отъ себя? Куда угодно… только бы не видали васъ глаза мои, только бы подальше!
VI
За окномъ, позднее освѣщеніе котораго такъ возмутило Симеона Бермятова, происходилъ, между тѣмъ, разговоръ странный и лукавый… Гости давно разошлись. Иванъ, со слипшимися глазами, и Зоя, громко и преувеличенно зѣвая и браня Аглаю, которая не возвратилась съ десятичасовымъ поѣздомъ и, стало быть, заночевала въ дачномъ мѣстечкѣ y знакомой попадьи, — распростились съ братьями и пошли по своимъ комнатамъ спать. Остались вдвоемъ Матвѣй, сѣвшій къ столу писать письма, да Модестъ, — онъ лежалъ на кровати Матвѣя, подъ красивымъ пледомъ своимъ, и, облокотясь на руку, смотрѣлъ на согнутую спину брата горящимъ взглядомъ, злымъ, насмѣшливымъ, хитрымъ…
— Такъ въ ложку меня? въ ложку пуговочника по тринадцати на дюжину? не годенъ ни на добро, ни на яркое зло? Ни Богу свѣча, ни чорту ожегъ? A вотъ посмотримъ…
И онъ лѣниво окликнулъ:
— Матвѣй!
— Что, Модя?
— Какъ тебѣ понравилась нынѣшняя аллегорія остроумнаго брата нашего Симеона Викторовича, иже данъ есть намъ въ отца мѣсто?
Однажды в полицейский участок является, точнее врывается, как буря, необыкновенно красивая девушка вполне приличного вида. Дворянка, выпускница одной из лучших петербургских гимназий, дочь надворного советника Марья Лусьева неожиданно заявляет, что она… тайная проститутка, и требует выдать ей желтый билет…..Самый нашумевший роман Александра Амфитеатрова, роман-исследование, рассказывающий «без лживства, лукавства и вежливства» о проституции в верхних эшелонах русской власти, власти давно погрязшей в безнравственности, лжи и подлости…
Сборник «Мертвые боги» составили рассказы и роман, написанные А. Амфитеатровым в России. Цикл рассказов «Бабы и дамы» — о судьбах женщин, порвавших со своим классом из-за любви, «Измена», «Мертвые боги», «Скиталец» и др. — это обработка тосканских, фламандских, украинских, грузинских легенд и поверий. Роман «Отравленная совесть» — о том, что праведного убийства быть не может, даже если внешне оно оправдано.Из раздела «Италия».
В Евангелие от Марка написано: «И спросил его (Иисус): как тебе имя? И он сказал в ответ: легион имя мне, ибо нас много» (Марк 5: 9). Сатана, Вельзевул, Люцифер… — дьявол многолик, и борьба с ним ведется на протяжении всего существования рода человеческого. Очередную попытку проследить эволюцию образа черта в религиозном, мифологическом, философском, культурно-историческом пространстве предпринял в 1911 году известный русский прозаик, драматург, публицист, фельетонист, литературный и театральный критик Александр Амфитеатров (1862–1938) в своем трактате «Дьявол в быту, легенде и в литературе Средних веков».
Сборник «Мертвые боги» составили рассказы и роман, написанные А. Амфитеатровым в России. Цикл рассказов «Бабы и дамы» — о судьбах женщин, порвавших со своим классом из-за любви, «Измена», «Мертвые боги», «Скиталец» и др. — это обработка тосканских, фламандских, украинских, грузинских легенд и поверий. Роман «Отравленная совесть» — о том, что праведного убийства быть не может, даже если внешне оно оправдано.Из раздела «Русь».
Сборник «Мертвые боги» составили рассказы и роман, написанные А. Амфитеатровым в России. Цикл рассказов «Бабы и дамы» — о судьбах женщин, порвавших со своим классом из-за любви, «Измена», «Мертвые боги», «Скиталец» и др. — это обработка тосканских, фламандских, украинских, грузинских легенд и поверий. Роман «Отравленная совесть» — о том, что праведного убийства быть не может, даже если внешне оно оправдано.
«Единственный знакомый мне здесь, в Италии, японец говорит и пишет по русски не хуже многих кровных русских. Человек высоко образованный, по профессии, как подобает японцу в Европе, инженер-наблюдатель, а по натуре, тоже как европеизированному японцу полагается, эстет. Большой любитель, даже знаток русской литературы и восторженный обожатель Пушкина. Превозносить «Солнце русской поэзии» едва ли не выше всех поэтических солнц, когда-либо где-либо светивших миру…».
Короткий рассказ от автора «Зеркала для героя». Рассказ из жизни заводской спортивной команды велосипедных гонщиков. Важный разговор накануне городской командной гонки, семейная жизнь, мешающая спорту. Самый молодой член команды, но в то же время капитан маленького и дружного коллектива решает выиграть, несмотря на то, что дома у них бранятся жены, не пускают после сегодняшнего поражения тренироваться, а соседи подзуживают и что надо огород копать, и дочку в пионерский лагерь везти, и надо у домны стоять.
Эмоциональный настрой лирики Мандельштама преисполнен тем, что критики называли «душевной неуютностью». И акцентированная простота повседневных мелочей, из которых он выстраивал свою поэтическую реальность, лишь подчеркивает тоску и беспокойство незаурядного человека, которому выпало на долю жить в «перевернутом мире». В это издание вошли как хорошо знакомые, так и менее известные широкому кругу читателей стихи русского поэта. Оно включает прижизненные поэтические сборники автора («Камень», «Tristia», «Стихи 1921–1925»), стихи 1930–1937 годов, объединенные хронологически, а также стихотворения, не вошедшие в собрания. Помимо стихотворений, в книгу вошли автобиографическая проза и статьи: «Шум времени», «Путешествие в Армению», «Письмо о русской поэзии», «Литературная Москва» и др.
«Это старая история, которая вечно… Впрочем, я должен оговориться: она не только может быть „вечно… новою“, но и не может – я глубоко убежден в этом – даже повториться в наше время…».
«Мы подходили к Новороссийску. Громоздились невысокие, лесистые горы; море было спокойное, а из воды, неподалеку от мола, торчали мачты потопленного командами Черноморского флота. Влево, под горою, белели дачи Геленджика…».
Из книги: Алексей Толстой «Собрание сочинений в 10 томах. Том 4» (Москва: Государственное издательство художественной литературы, 1958 г.)Комментарии Ю. Крестинского.
Немирович-Данченко Василий Иванович — известный писатель, сын малоросса и армянки. Родился в 1848 г.; детство провел в походной обстановке в Дагестане и Грузии; учился в Александровском кадетском корпусе в Москве. В конце 1860-х и начале 1870-х годов жил на побережье Белого моря и Ледовитого океана, которое описал в ряде талантливых очерков, появившихся в «Отечественных Записках» и «Вестнике Европы» и вышедших затем отдельными изданиями («За Северным полярным кругом», «Беломоры и Соловки», «У океана», «Лапландия и лапландцы», «На просторе»)