Пауки - [48]

Привязав у дома корову, Раде вошел в кузницу, где застал уже несколько человек, все они пришли по делу — готовят к пахоте инвентарь. Кузнец бьет молотом по раскаленному железу, а они, перекидываясь словами, помогают, глядя на снопы искр, вспыхивающих при каждом ударе.

Раде тоже довольно долго глядел, не объясняя причины своего прихода; наконец один из вошедших со двора крестьян спросил, куда его несет по такой погоде, да еще с коровой.

— Продавать гоню! — ответил Раде.

Кузнец отложил молот и выглянул за дверь оценить корову.

— В самом деле хочешь продать? — спросил он.

— Стало быть, так! — подтвердил один из крестьян. — Куда же еще?

— А сколько просишь? — спросил кузнец.

Раде назвал цену, но кузнец прикинул:

— Многовато! — и снова принялся бить молотом по железу, словно и не собирался торговаться.

— Есть и еще кое-что для продажи, — сказал Раде.

— Что?

— Скажу, если в самом деле надумал купить.

— А зачем продаешь, Раде, нашел время? — спросил старый Журавль. — Не таковским был твой отец!..

— Деньги нужны…

— Да, да, деньги ему очень нужны, — подтвердил пожилой крестьянин. И добавил: — Собирает, думает засыпать бездонную яму в городе…

— Да кому под силу ее засыпать! — встрепенувшись, сказал Журавль. — Слыхали? Вчера вечером приехала в коляске какая-то женщина с ребенком; привез их газдин управитель Васо и передал ей дом. С ними прибыло два воза, полным-полнехоньки товаров. Сказывают, будто это газдина «синьора», а ребенок — его незаконный сын… Кто разберет!

— А мы-то думали, дом под школу строят, — заметил кузнец.

— Какая школа? Уже лет десять дом подыскивают. Эти приезжие господа не дураки, голубчик… Не дадут они нам выучиться тому, что сами знают… Прогорели бы… Да они и правы! Ничего не скажешь! — пустился в рассуждения Журавль.

Кузнец хотел что-то добавить, но Раде прервал его:

— Покупаешь, что ли?

— Конечно, если недорого…

— Только знаешь, деньги на стол, до зарезу нужны…

И Раде перечислил все, намеченное для продажи.

Кузнец торговался из-за всякой вещи, Раде уступал, только бы поскорее покончить.

— Ты — настоящий цыган! — укорил Журавль кузнеца, услыхав, что тот норовит купить корову за бесценок, и надбавил талер.

— Но деньги отсчитывай тут же, — ухмыляясь, сказал кузнец. — Верно, Раде?

Раде подтвердил.

— Коли так… пожалуйста… ваша воля, ничего не поделаешь! — сказал Журавль, сожалея, что выгодная сделка сорвалась.

Сторговали все; договорились, что кузнец принесет вечером деньги, и Раде получил задаток.

Выйдя на перекресток, он в нерешительности остановился. «Значит, приехала та женщина, что будет хозяйкой газдиного добра», — подумал он. Поговаривали уже люди про это, когда дом только строился, да никто не верил. Многие считали, что газда строит дом под школу и учитель в нем будет жить, да вот и на этот раз ошиблись…

Раде свернул к мельницам. На полдороге он спросил себя: «Что мне там делать?» И все же пошел дальше, влекомый каким-то неодолимым любопытством.

Он остановился у крытого черепицей дома: весь ряд двустворчатых окон с фасада был завешан, двери раскрыты настежь.

Во дворе, возле огромных сундуков, стояли Васо и двое крестьян. Крестьяне переносили вещи в дом. В дверях показалась какая-то госпожа в теплой шерстяной шали; она подошла к Васо и сказала ему что-то. К ней подбежал одетый в кабаницу мальчик.

С шумом падает вода на мельничное колесо, порывистый южный ветер уносит слова. Раде трудно понять, о чем они говорят, а хотелось бы знать. Женщина, взяв мальчика за руку, отошла от Васо. Раде видит, как она, статная, высокая, прогуливается по двору; он не спускал с нее глаз, пока она не скрылась в доме. Так вот какая она, новая хозяйка! И уже вселилась в дом, гуляет по двору, по соседству с его лучшим полем.

Прислонившись к каменной ограде, Раде сравнивал свой низенький тесный домишко с этим новым, просторным и красивым домом.

«И вот ради таких-то палат, — думал он, — разоряют наши крестьянские домишки… И сколько нужно разорить наших домов, чтобы построить такую громадину? Да, немало и земли понадобится газде для такой усадьбы… вот он и зарится на мою для своей любовницы, «синьоры», чтобы ее ублюдок бесновался здесь и гнал камнями моих детей!.. Не бывать этому, клянусь богом! — рвалось из души. — Не бывать, покуда я жив… Не бывать, клянусь жизнью! Кто-то расплатится кровью!.. Но что я могу поделать?» — пришло ему на ум, гнев разом угас, и он задрожал всем телом.

Когда этот дом еще строился, в душу Раде не раз закрадывалось предчувствие, к добру ли это? Не раз, когда дом стоял уже под крышей, у него мелькала мысль поджечь его ночью. Еще недавно держался в народе такой обычай. Не раз, бывало, вдруг вспыхивал чей-нибудь сеновал, дом или хлев, точно светляк накануне Ивана Купалы. Однако закон восстал против этого обычая, — и люди вместо того, чтобы мстить по вольной воле, наслаждаясь зрелищем огня, пожирающего добро врага, вынуждены сейчас довольствоваться убогой местью закона и, препираясь по судам, точно бабы на базаре, тратить последние гроши… Но и это не всякому на пользу. Осудят его, а он и отомстить не может! А мстить надо, если не ради себя, то ради детей. И снова, уже по пути домой, Раде пришло в голову, что кому-нибудь да придется расплатиться кровью за землю, если дело дойдет до крайности, иначе он ее не отдаст… И Раде становилось немного легче, по мере того как он утверждался в этой мысли. Когда он, придя домой, увидел мать, Божицу, сыновей, играющих возле очага, неистовая злоба улеглась, но в то же время он почувствовал, что и силы его на исходе; Раде обнял сыновей и приласкал их с такой нежностью, с какой никогда еще не ласкал. Едва притронувшись к еде, он вышел из дому. Южный ветер по-прежнему бесновался в поле, с жалостным воем кидаясь на дома и нагие деревья. Раде остановился перед конюшней, она была пуста… безнадежно махнув рукой в эту пустоту, зашагал дальше. Когда он проходил между поредевшими старыми дубами, ему захотелось срубить все без остатка: ведь можно выколотить еще какие-то гроши. Но вдруг подумалось, что каждый из этих дубов живой член его семьи; упадет под топором, и не станет его!