Пауки - [17]

— Нет, хозяин!

— Видишь ли, — продолжает газда, став вдруг серьезным, — из земель покойного Нико мне принадлежат сейчас три доли, а тебе одна; если делить, кто знает, какая доля тебе достанется: пожалуй, та, что по соседству. Так что луг, лес и пахоту пришлось бы делить, как поросенка… — И он опять сдержанно улыбнулся.

— Назови цену, хозяин, — говорит Илия, он не в силах больше притворяться равнодушным.

— Сказать цену? — нарочно затягивает беседу хозяин. — Да, собственно, мне не хотелось бы продавать…

Он встает, подходит к окну, смотрит на улицу. Илия хочет скрыть свои мысли, что-то невнятно бормочет, но они сами собой срываются у него с языка.

— Продай, хозяин! Христом-богом прошу, продай!

— Брось, — обернувшись к нему, говорит газда, — чего пристал?.. Придет время и для этого… — И, словно что-то надумав, продолжает: — Ладно, положим, я продам: сколько дашь?

— А сколько просишь?

— Две тысячи талеров… и то даром…

— Страх как много! — воскликнул Илия и пригорюнился.

И тут же вспомнил, что газда купил все три доли за триста талеров, а то и меньше.

— Страх, да и только, — тихо повторяет он.

— Меня мало трогает, что тебе страшно; столько же предлагают, даже навязывают… — Он направился к двери, чтобы позвать управителя Васо.

— Не зови, верю, хозяин! — останавливает его Илия.

— Земля нынче дорога стала, Илия; народу развелось уйма, а она не растет; поглядишь, что еще будет… и скоро…

— Уступи, хозяин!

— Не могу… воля твоя! Не купишь — не надо, останемся по-прежнему друзьями… Сейчас не к спеху, но если захочу продать, пошлю Васо, пускай объявит в селе, и увидишь, как кинутся крестьяне, точно овцы на соль…

— Не надо, хозяин, дай бог тебе здоровья! Я заплатил бы тысячу талеров.

Газда, ухмыльнувшись, бросил:

— На тысячу один луг потянет! — И позвал Васо.

Управитель явился из магазина; казалось, с лица его только-только слетела веселая детская простодушная усмешка, оставив только след в уголках его губ.

— Отправляйся в село, — приказал газда, растягивая слова, — и объяви, продаются, мол, три доли участка покойного Нико Смилянича… Может, я еще и не продам, хочу только узнать, как пойдет дело…

И обратившись к Илии, сказал:

— Увидишь: покупателей наползет, что муравьев.

— Справедливее будет, если мне продашь…

— Говори последнюю цену… Ну?

Илия подумал и, словно в самозабвении, выпалил:

— Дам тринадцать сотен талеров…

— Мало… Давай шестнадцать…

— Не пугай! Уступи!

— Не могу… Васо, отправляйся…

— Получи четырнадцать сотенных…

— Давай полторы тысячи талеров… Раз уж поймал меня на слове, а не хочешь — не о чем больше разговаривать…

— Ладно, пятнадцать сотен, — решился Илия, и сердце у него замерло… а спустя минуту забилось быстрее обычного.

— Вот задаток! — сказал он, тяжело дыша от волнения.

Вынул из-за пазухи кошель, отсчитал деньги и выложил их на стол. Триста форинтов.

— По совести! — сказал хозяин и позвал приказчика, чтобы и тот слышал, о чем идет речь.

Илия вышел из лавки веселый: земля все-таки досталась ему, делить ее не будут, и, вдохновленный этой мыслью, легко зашагал домой.

Но в пути, раздумывая об огромном долге, Илия впадал все в большее уныние. Когда и как покроет он этот долг?

И он вспомнил Раде. Сын писал, чтоб он был осторожен с газдой. Через несколько дней Раде вернется с военных сборов: взяли его на два месяца. Что он скажет, огорчится ли, что земля куплена за такую высокую цену?

Но когда Илия поравнялся со своей залитой солнцем землей и окинул ее взглядом, на душе стало спокойнее.

«Ей-богу, не будь иного выхода — выкупил бы ее ценою жизни! — подумал он. — Все бы за нее отдал, все, кроме Раде, только бы не попала в чужие руки».

Дома Илия ни слова не сказал женщинам о своей покупке. Поделится с Раде, когда тот вернется.

Между тем по селу тотчас же пошли толки. Женщины встревожились, но спросить боялись. К тому же надеялись, что сам Илия все откроет. И глядели ему в рот: «Ну, сейчас сам скажет!»

В тот же самый вечер прибыл Раде. Покуривая на гумне трубку и глядя куда-то вдаль, Илия сообщил сыну:

— Выкупил у хозяина Никины земли.

— На какой цене сошлись?

— Пятнадцать сотен талеров…

— Чудеса господни!

— Верно… но сто́ит…

— Стоит, по-нашему, по-крестьянскому… Ведь мы не считаем свой труд, что вкладываем в землю, — заметил Раде. И, что-то вспомнив, вдруг оживился: — Видишь ли, отец, на сборах я столкнулся с одним приморцем и слышал, как он определял цену земли: нужно, говорит, подсчитать и рабочий день, и труд, который мы вкладываем… и многое еще перечислил… не только собранный урожай!.. А мы так считаем: даст мне поле, скажем, пятьдесят четвертей кукурузы, вот нам и кажется, будто они с неба свалились, а о своем труде и подумать невдомек.

— Что ты плетешь, Раде! — удивился Илия. — Какой рабочий день, какой труд! Откуда ты взял? Господь с тобой! Все отдадим земле, да будет она благословенна: и труды, и старанье, и пот наш!.. Не дури, нет у крестьянина лучшей кормилицы.

Раде умолк. «Такой долг, такой огромный долг!» — думал он; им вдруг овладел страх, точно семье грозило в ближайшие дни разорение. Так бывало летом, когда он со страхом следил за седой градовой тучей, которая несла гибель его посевам.