— Ну, а вы как? — спросил я, обратясь к дьякону.
Он только рукой махнул. Я взглянул на него и изумился. Лицо его распухло, белки глаз были налиты кровью; он весь трясся, между тем как пот крупными ручьями катился по лицу его.
— Что с вами? — невольно вырвалось у меня, глядя на несчастного дьякона.
— Страдает, не видишь разве? — проговорил приятель и захохотал.
— Неужели до сих пор все пили? — спросил я дьякона.
— Нет, где же! Вчера еще кончили! Оно, пожалуй бы, и не кончили, да случай один помешал…
— Какой-такой случай?
Дьякон как будто замялся, но немного погодя проговорил:
— Преставилась одна…
— Кто?
— Приказчикова жена, Елена Ивановна.
— Как, умерла?
— Засохла!
И потом, вдруг захохотав, дьякон прибавил:
— А Степан Иваныч смерть боится покойников. Как только услыхал, что в доме покойник, так в ту же минуту шапку в охапку, да пьяный, не дождавшись лошадей, побежал домой. Мы это все на крыльце стоим, помираем со смеху, а он-то подобрал фалды да что есть мочи по плотине дует; подбежал к мостику, да как вдруг споткнется, да прямо носом-то о бревна, так всю рожу в кровь и разбил. Мы думали, что он не встанет, а он, заместо того, как вскочит да еще шибче припустил!
И дьякон захохотал.
— А ведь я к вам вот зачем пришел-то! — проговорил он немного погодя. — Вы уток-то тогда взяли, что ли?
— Каких уток? — спросил я.
— Да которых вы на Тарханских-то болотах убили?
— Какие там утки! Я и ягдташ-то забыл!..
— Ягдташи-то я привез, вот они!.. Только уток-то в них не было.
И, немного подумав, он проговорил:
— А ведь это беспременно Самойла Иваныч упер!
И дьякон даже плюнул.
Минут через десять мы были в саду и под тенью роскошного вяза принялись за завтрак…
1880[15]