Патриотизм снизу. «Как такое возможно, чтобы люди жили так бедно в богатой стране?» - [22]

Ж2: 140 миллионов.

Мужчина 2 (ветеран войны): За ними армия.

Ж3: Кто пойдет у них отнимать?

Женщина 4 (воспитательница детского сада, 30 лет): Вот к Шеину и идем, чтобы сплотиться.

Ж3: Никто не сплотится никогда. И лидера сразу уберут.

Эта коллективная дискуссия показывает остроту проблемы контроля над государством со стороны богатых, но демонстрирует в то же время, насколько глубоки сомнения в том, что такой контроль может быть подорван.

Вторую позицию по частоте высказываний занимают социальные запросы. Примечательно, что стремление к социальному государству, которое либеральные российские интеллектуалы склонны отождествлять с патернализмом и инфантильной установкой «подданных», ждущих помощи сверху, занимает только вторую позицию в числе всех типов требований, уступая требованиям вернуть государство народу и немного опережая третью позицию – требование большей респонсивности[40] (отзывчивости) государства в том, что касается попыток граждан повлиять на ситуацию. Иными словами, перед нами запрос на осуществление права политического участия.

Во всех регионах социальные требования касаются сферы общественных услуг, в первую очередь образования и здравоохранения. Основное требование – доступность таких услуг и их высокое качество. Люди также требуют нормальных дорог («Налоги собирают, да, а где дорога-то?»), достойного пенсионного обеспечения, развития регионов, подъемных цен на услуги ЖКХ, повышения зарплаты бюджетников. В Астрахани требования чаще касаются обеспечения работой и гарантий достойной оплаты труда. На Алтае социальные запросы заметнее, чем в других регионах, поскольку у людей есть ощущение социального краха и полного отсутствия государства.

Требование социального государства – единственное предъявляемое также многими «не-патриотами» и одновременно противниками Путина. Мироощущение таких людей хорошо представлено в интервью с 33-летней продавщицей из села Новоегорьевское (Алтай), которая трудится очень много, в том числе для того, чтобы иметь возможность поддерживать своих мать и свекровь. Ее муж зарабатывает 7 тысяч рублей на госслужбе и еще «калымит». Она получает вдвое больше, но считает, что они «выживают, а не живут». У нее неоконченное среднее образование, и она мечтает продолжить учиться, но «образование сейчас все платно», а «денег нет». Стремится к самообучению. Она оценивает состояние региона крайне негативно, характеризуя его при помощи обсценной лексики: «Правительство принимает дурацкие законы <…>, а не развивает регионы, думает только о тех территориях, где живут сами [Москва, Санкт-Петербург]. А с нас берут налоги и ничего не делают: дорог нет, зарплат нет, хоть люди тяжело работают». В связи с этим она отрицает привязанность к России (хотела бы уехать туда, где зарплаты выше): «Россия встала с колен? Где она встала? Может, мы где-то в пятках». Ее реакция на наплевательское отношение со стороны верхов к регионам и «глухим деревням» состоит в агрессивном дистанцировании от политики в целом и патриотизма в частности. Она не считает, что одинока в таком своем отношении: напротив, у нее есть ощущение, что такого же мнения придерживается большинство. И это подсказывает нам, что здесь, возможно, все же присутствует определенный патриотизм, поскольку она мысленно соотносит себя с неким воображаемым сообществом. «Они [руководство страны] якобы выделяют деньги на дороги, на ремонты, вот это все. Куда? Быстренько где-нибудь школу забабахают, отмоют денежки. <…> Это не только, конечно, мое мнение, это мнение большинства. Люди часто так говорят. <…> Что Путин сделал для нас? Для нас он ничего, я считаю, не сделал!» На вопрос интервьюера о том, можно ли что-то изменить, она отвечает резко: «Только с автоматами!» И продолжает возмущаться: «Образование платное, везде все платное, везде мы все должны. А что нам за это? Когда за это „должны“ сделает? Или улучшит наши жилищные, как говорится… я не знаю. И куда ехать? Куда бежать? Где лучше? Не знаю. Хотя бы не заморачиваться вот этими вот государственными делами, мы и не заморачиваемся и стараемся не думать об том». В последней мысли снова, несмотря на антипатриотизм, прослеживается наличие воображаемого сообщества, к которому она себя причисляет.

Третье требование – запрос на право оказывать влияние на государственные дела – разделяют, как уже отмечалось выше, почти столько же респондентов, сколько предъявляет требование социального государства. Это означает, что довольно много (20–40%) респондентов не мыслят себя пассивными реципиентами государственной помощи, а готовы к активным действиям, причем нередко к коллективным (по крайней мере, алгоритм таких действий им известен). Некоторые, в меньшей степени, все еще возлагают надежды на электоральные процедуры и требуют возврата выборности глав села или города, а также губернаторов. Проблема, однако, в том, что некоторые мыслят себе при этом государство как непробиваемую стену, и если они действительно считают государство орудием богатых, коррумпированных чиновников или олигархов, то их сомнения в успехе можно понять. Тем не менее у многих сохраняется стремление к большей низовой активности – возникает требование отзывчивости со стороны государства. Иногда, правда, перед лицом такого воображаемого, принадлежащего богатым государства люди не видят другого выхода, кроме «автоматов» или революции. Сами респонденты не готовы к мерам настолько радикальным, поскольку память о революции у многих все еще носит слишком негативный для этого характер.