Патриот. Жестокий роман о национальной идее - [18]

— Здравствуйте… — начал было Герман, но «Лундгрен» прервал его. Отрывисто и тяжело произнес ожидаемым баском:

— Паспорт.

Гера положил документ в прорезь лотка ездившего под пуленепробиваемым стеклом окошка и увидел, как «Лундгрен», даже не взглянув на странички паспорта, сразу запихнул его в прорезь какого-то аппарата. Аппарат зашумел, послышалось несколько «пикающих» компьютерных звуков, и двойник Лундгрена уставился в стоящий прямо перед собой монитор. Прошло несколько минут, во время которых, подумал Гера, каменнолицый парень прочел на своем мониторе все, что только было известно о нем, Германе Кленовском, официальным государственным заведениям. Процесс этот затянулся настолько, что Гера, переминаясь с ноги на ногу, мысленно предположил, что парень либо медленно читает, либо официальным государственным заведениям известно о Германе Кленовском чересчур много.

Наконец лоток вернулся из-под пуленепробиваемого стекла, и в нем лежали паспорт и магнитная карточка с напечатанными инициалами Геры. Держа перед собой и паспорт, и карточку, словно это были какие-нибудь регалии, наподобие державы и скипетра, Гера обогнул Спасскую башню и попал в помещение, для которого не подходило никакое другое название, кроме как «караулка». В «караулке» Герин паспорт еще раз подвергли тщательной проверке двое офицеров с боксерскими перебитыми носами. Его карточку вновь запихнули в прорезь железного ящика. После этого на укрепленном в углу мониторе появились Герины фамилия, имя и отчество. Один из перебитых носов еще раз сверил надпись на мониторе с именем в паспорте и вернул его и карточку Гере со словами:

— Проходите. Знаете куда?

Гера, который к тому времени несколько оробел при виде всех этих суровых «барбосов» (именно так он всегда называл любого охранника — «барбос»), пискнул:

— В девятый подъезд.

— Напра-нале, — не вполне точно, но очень четко выпалил «барбос», и Гера, попутно расшифровывая услышанные координаты, на нетвердых уже ногах пошел сперва направо, вдоль знаменитой Кремлевской стены, а после того, как увидел над одной из дверей табличку 9, перешел через дорогу и, подойдя к тяжелой дубовой двери, взялся за медную скобу ручки. Перед тем как войти, он повернул голову назад, словно искал что-то, какой-то поддержки, но сзади никого не было: пуст был двор за Кремлевской стеной. Герман мгновенно вспомнил сказку «Снежная королева», тот самый эпизод, когда Герда попадает в садик ведьмы, а в том садике царит вечное лето. Здесь, на территории Кремля, за высокой кирпичной стеной, словно навечно поселилась осенняя сумеречная хмарь лесного болота. Мрачности добавляло и соседство с кладбищем, устроенным красными жрецами в Кремлевской стене. Как известно, над болотами вечно мечутся нечестивые души тех, кого даже в ад не пускают, и Гера почувствовал это еле уловимое смятение, непокой, злобу душ тех, чей пепел приняла в себя красная кирпичная стена. Он взглянул на небо: низкое, налитое миллиардами холодных капель, но так и не увидел во всем этом скоротечно уловленном глазом и мозгом пейзаже никаких знаков для самого себя. Тогда он широко улыбнулся и произнес:

— Вновь довелось оказаться в хорошей компании, — поправил на запястье часы и вошел внутрь.

…Они сидели каждый на положенном ему месте: Рогачев за своим огромным столом, Гера за столом для посетителей. Разговор еще не начался. Не было произнесено ни слова с того момента, как Гера пересек порог кабинета своего бывшего шефа. Они просто смотрели друг на друга. Гера, скорее, потому, что считал невозможным отвести взгляд от внимательно изучающих его глаз Рогачева. А тот смотрел так, словно пытался убить Геру этим тяжелым и довольно недружелюбным взглядом. Наконец Герман решил, что пауза не только затянулась, но и выглядеть стала гротескно.

— Петр, если это некая немая сцена из спектакля, то я не успел выучить свою роль.

Рогачев явно ждал его слов и был готов к чему-то похожему. Он мгновенно «потушил» тяжесть во взоре, изменил позу: из напряженной она превратилась в доброжелательно-нейтральную. Петр даже «неформально» зевнул, что, казалось, окончательно развеяло тучи под потолком кабинета.

— Как себя чувствуешь?

Гера кивнул:

— Спасибо, вашими заботами.

— Ну ладно-ладно, — миролюбиво произнес Рогачев, — кто же мог предположить, что ты окажешься настолько живучим. Мне сообщили, что ты умер в тот же день, когда в тебя стреляли. Тогда, сам понимаешь, была неразбериха, паника. Я перепроверять не стал, да и, согласись, не имел на то никакой охоты. Ведь ты меня пытался облапошить. Ты хоть понимаешь, что Бориса посадили во многом благодаря тебе?

Гера усмехнулся:

— Петр, я боюсь показаться невежливым, но ведь мы оба теперь прекрасно знаем, что он сел бы в любом случае. Так зачем было палить деньги понапрасну. Кстати, что с ними стало? Ведь я тогда оставил все и сбежал, а кто «нашел» эти деньги, для меня до сих пор загадка.

Рогачев усмехнулся в ответ, откинулся на спинку кресла, недобро глянул на Геру:

— Знаешь, есть такое выражение «деньги на базе» — это значит там, где им положено быть. Так вот, все мои деньги находятся на базе. Подчеркиваю, все, даже те, которыми ты столь неосмотрительно поделился с адвокатом Гадвой.