Патриот - [65]

И он ещё сложил ладони меж коленей, и колени сдвинул; сам себя зажал.

Я повторил вопрос.

Ответить он не мог, крупно трясся, с металлом меж зубов, но я подумал, что так будет лучше. Когда ответ созреет, он выскочит со слюной.

И, конечно, я не собирался стрелять, Господи, даже курок не взвёл, хотя если бы выстрелил – может, не убил бы, но серьёзно искалечил.

Я не хотел причинять ни смерти, ни вообще вреда, – не в том мой грех, Господи, что я ствол своему собрату в рот засунул, а в том, что я его собратом в тот миг не считал.

Я его презирал, я относился к нему как к амёбе. Он не должен был так поступать: грабить меня среди бела дня.

Сегодня ты мою водку забрал, – сказал я ему, – а завтра – захочешь мои штаны? Или мою жену?

Он что-то мычал, но я правой рукой держал его за затылок, а левой заталкивал револьвер глубже и глубже в его мокрый рот.

Судя по его рту, судя по его глазам, по его не слишком чистой кухне, по его не слишком прямым усикам – он был не тот человек, который мог невозбранно вредить окружающим.

Господи, ты знаешь всё. Сам скажи – я мог бы выстрелить?

Я думаю – нет. Но ты знаешь больше меня.

Мыча и сотрясаясь, «тюлень» признался, что все тридцать ящиков пребывают неподалёку, в гараже; в сохранности.

Правила этой опасной и неприятной игры требовали, чтоб я как можно быстрее довёл дело до конца. То есть, мне следовало, не медля ни минуты, отправиться в гараж и вернуть товар. Но я желал полного торжества.

Сам всё привезёшь, сказал я. Завтра не позже девяти утра.

Вынул ствол из его рта и опустил.

Я не могу с утра, возразил он, вытирая слюну с трясущегося подбородка. Я к врачу иду. У меня давление. Внутричерепное.

Именно эта нелепая жалоба заставила меня потерять контроль.

Он был не просто жалкий дурак – но масштабный, феерический кретин. Он жаловался на здоровье тем, кого ограбил.

Сейчас тебе будет давление, сказал я ему. Внутричерепное.

И снова сунул дуло меж его зубов, и взвёл курок на этот раз.

Я знаю, Господи, при сильном приступе гнева разум становится ясным. В помрачении рассудка убивают только очень больные люди: психопаты, алкоголики и наркоманы. Я же был в свои двадцать два совершенно здоров. Я собирался выстрелить абсолютно осознанно.

Господи, ты знаешь всё. Сам скажи – я смог бы его убить?

Не за великую идею, не на поле боя – в облезлой квартире, в спальном районе Москвы, убить за тридцать ящиков водки, за несколько сотен долларов.

Если бы я его убил – больше никто и никогда не сделал бы попытки ограбить меня и вообще причинить ущерб. Слава душегуба катилась бы следом за мной. Человеческая общность очень чутко реагирует на подобную информацию.

Я надавил на крючок, но он был тугой, и едва поддался при первом усилии.

Я не выстрелил.

Мы быстро ушли.

Цель была достигнута: я напугал мерзавца и потребовал вернуть должок.

История закончилась.

Есть, конечно, продолжение, оно такое: никто никому ничего не вернул, на следующий день утром в магазин приехали менты в штатском, изображавшие криминальную группировку, работающую «под солнцевскими», и долго выясняли, кому принадлежит водка на самом деле.

Хозяин магазина, опытный парень, когда-то отсидевший двушку за квартирную кражу, быстро распознал ряженых мусоров и съехал с базара.

Я потерял почти все деньги и утёрся. Но я не об этом, Господи. Я говорю о человеке, которому я сунул в рот пистолет.

Неважно, чем это закончилось. Важно, что я хотел его уничтожить.

Я был абориген красной планеты, марсианин, мне нужна была еда, кислород, электричество, бензин, я не мог себе позволить, чтоб меня грабили, отбирали у меня моё.

Но я, конечно, себя не оправдываю.

Мне важно, чтобы ты понял, Господи. Я не собираюсь подвёрстывать к своему поступку никаких высоких смыслов.

Я был в гневе, он был в ужасе.

Я едва не убил его. Вот и всё.

Так вышло, Господи, что я отслужил два года в армии, вдоволь настрелялся по деревянным мишеням, – и только потом, спустя ещё два года, в сугубо мирных гражданских обстоятельствах, на кухне двухкомнатной малогабаритной квартиры в Кунцево сообразил, что убить человека очень трудно, почти невозможно.

Потом такие или похожие ситуации повторялись много раз.

Деньги приходят только к тем, кто готов ради них убивать.

Господи, я слишком давно жарюсь на этой тефлоновой сковородке, в городе самых жестоких царей, самых хитрых воров и самых красивых женщин.

Надо сказать, что впоследствии хозяин того магазинчика на Малой Бронной женился по большой любви на молодой женщине, работавшей аудитором в компании «Прайс и Уотерхаус», и за двадцать лет последующей жизни эта женщина родила ему троих детей, купила квартиру в Москве, дом в Подмосковье и особнячок в Черногории.

А если бы мы тогда убили этого тюленя с кривыми усиками – нам бы дали лет по двенадцать, и не было бы у нас ни весёлых детей, ни жён с квартирами.

Именно Ты, Господи, отвёл в тот миг мою руку, лишил её силы.

Прощение Твоё мне не нужно – и так понятно, что только Твоя чудесная воля уберегла нас от ошибки в тот вечер.

Я знаю Твой промысел, Господи.

Есть табу на убийство, запретительный инстинкт, внутренний физиологический тормоз. Программа.

Убивать себе подобных нельзя, это противоестественно и тошнотворно. Никакие высшие цели, никакие обстоятельства благородного возмездия не оправдывают людской гибели, никакая цель, даже самая благородная, не может окупить смертного кошмара любого отдельного человека, каков бы он ни был.