Патриот - [48]

– Конечно, – сказал Эдмон великодушно. – Я в Москве всю неделю.

Кто-то невидимый сменил трек, басы стали ударять чаще и резче.

Знаев добрался до туалета, осторожно умыл лицо, а затем напился из-под крана замечательно чистой, мягкой воды.

Уже было понятно, что всё тут было первоклассным, самым лучшим.

Огляделся – вдруг адово отродье снова покажется во плоти, вдруг снова посмотрит жёлтыми глазами. Но ничего и никого не увидел: пусто было в гей-сортире, сплошь закатанном в хром и нержавеющую сталь.

Закрыл глаза.

– Господи, – прошептал, – не оставь меня сейчас, пожалуйста.

26

К моменту его возвращения публики в рыбном ресторане убавилось, зато теперь она была особенная. Остались самые несгибаемые. Печальный коммерсант исчез вместе со спутницей, за его столом теперь расположились две ухоженные женщины в сарафанах и очках; оба посмотрели на Знаева и отвернулись.

«Спортсмен» сидел, погрузившись в смс-общение, но при появлении Знаева телефон тут же спрятал, излишне торопливо, словно подросток – порнографическую картинку; из этого почти вороватого жеста Знаев вдруг заключил, что его визави всё же испытывает к нему какое-то уважение, пусть дежурное.

– Это что, была шутка? – спросил Знаев, садясь напротив.

«Спортсмен» непринуждённо ответил:

– Нет. Деловое предложение. Серьёзное. Вы согласились?

– Ты что, дружок, – спросил Знаев, – берега попутал? Ты мне что предложил? Хочешь, чтобы я продал родину американским гомосекам?

– Спокойно, – ответил «спортсмен», ничуть не испугавшись, а, возможно, даже обрадовавшись. – Не быкуй, Сергей Витальевич. Долги сначала отдай. Потом про родину поговорим.

– А ты, сынок, не указывай, – сказал Знаев, – про что говорить.

– Спокойно, – повторил «спортсмен» более звучно и сверкнул глазами. – Не загрубляй, друг.

– Я тебе не друг, – ответил Знаев, придвигаясь. – Тебе сколько лет вообще?

– Какая разница?

– Я тебе в папы гожусь, понял?

– А при чём тут это?

– А при том, что я больше тебя знаю. – Знаев обвёл пальцем зал. – Вот про это про всё. Знаю, что можно продавать, а что нельзя. Ты в армии служил?

– Ещё как.

– Значит, должен понимать! Национальные символы не продаются.

– Да иди ты нахер, – ответил «спортсмен» презрительно и беспечно. – Вместе с символами! Ты что, типа патриот?

– Конечно, – ответил Знаев. – А ты – нет?

– Если ты патриот, хули же ты сидишь тут, в Москве? Езжай туда.

И «спортсмен» кивнул в направлении телевизора, где снова бегущей строкой побежали месседжи о бомбовых ударах, взорванных автобусах и повальных арестах торговцев переносными зенитно-ракетными комплексами.

– Придёт время – поеду, – сказал Знаев.

«Спортсмен» усмехнулся.

– Ну вот когда поедешь, тогда и будешь…

Он не успел договорить: Знаев коротко размахнулся и ударил его открытой ладонью в скулу, испытав при этом огромное удовлетворение.

Оплеуха сотрясла сидящего «спортсмена», но не нанесла вреда.

Знаев увидел, как снова выскочил чёрт, такой же маленький и кривой, но теперь не в пиджаке уже, а в борцовском белом кимоно с короткими штанинами; Знаев на этот раз успел заметить крысиный хвост, из штанины как раз торчащий; чёрт поднял ногу и сделал пародийное движение, изображая удар из арсенала карате или кунг-фу.

– Й-й-я-я! – взвизгнул он фальцетом и захохотал.

Знаев потерял важные полсекунды – а «спортсмен» не терял, на чёрта не смотрел, не видел его вовсе; быстро перегнулся через стол и пробил двойку, целясь в глаза.

Удары были у него сильные и точные, Знаев пытался нагнуть голову, подставить лоб, но не успел – получил в надбровные дуги и ослеп.

Он ещё махнул правой, наугад, попал в воздух, и в ответ ещё третий раз прилетело, в переносицу, очень сильно, до треска в ушах и в затылке.

Вот она, вот она, ресторанная драка, во всём её гадком великолепии: азартно ахают и визжат дамы, звенит и обрушивается посуда, скатерть белая залита вином, упруго подбегает широкоплечая охрана, под подошвами хрустит битое стекло, во рту – тёплая кровь, стенающую душу переполняет восторг, потом стыд – взрослый дядька, а устроил чёрт знает что; выволакивают, нейтрализуют железными захватами, ражие секьюрити явно счастливы, их час пробил, не зря, ох не зря хозяин платит им жалованье; радостно извлекают виноватых на свежий воздух, шмонают, отбирают деньги, бубнят про материальный ущерб и вызванных ментов; все возбуждены, все улыбаются мощно, все решительно велят друг другу угомониться; через десять минут конфликт исчерпан, врагов принудили к миру и угостили сигаретами; ментов не будет, отменили; происходящее украшено анилиновым сиянием реклам «Аэрофлота», «Ингосстраха», «Альфа-банка» и благотворительного фонда «Доброта без предела».

Отталкивая чужие руки, шатаясь, Знаев ковыляет к открытой двери такси; изнутри доносятся резкие барабаны и голос Бутусова: «Хочется блевать, но не время! Время начищать сапоги!»

Спустя несколько минут стыд проходит – стыд всегда быстро проходит, такова его природа; остаётся боль в голове и животное удовлетворение – любая драка поправляет нервишки. Особенно когда тебе без пяти минут пятьдесят лет.

Правый глаз не видит, левый ещё может рассмотреть имя абонента на экране телефона.