Патриот - [44]

Пелена снова была с ним, отгораживала и защищала.

Он не расстроился и не разозлился, когда Жаров отругал его и высмеял его план. Так или иначе, решение было принято.

Исчезнуть, уехать. К ебене матери. Туда, где дерутся, на передний край, в окоп.

Вот этих вот ресторанов – пока достаточно, на нынешнем этапе жизненного пути; с ресторанами явный перебор, хватит ресторанов уже; пора менять картинку.

Каждый день – по три-четыре встречи в ресторанах: поговорили о деле, заодно и пожрали.

Он просиживал по кабакам, барам и кафе тысячу долларов в месяц.

Он проводил огромный кусок жизни, сидя на комфортных диванах, среди музыки, идеальной чистоты, в нарядной толпе благополучных счастливчиков, которым повезло жить в одном из центров обитаемого мира, в блестящей пятнадцатимиллионной столице.

Пора в окопы. Пора в окопы.

Ресторан был дорогой; судя по запаху, на кухне жарились и запекались наилучшие, свежайшие экземпляры морской фауны; Знаев потянул ноздрями и на мгновение с удовольствием перенёсся на атлантический берег, на край Португалии, в йодовую прохладу, на припортовую улочку, где в доме на углу – харчевня на три стола, и коричневые рыбаки, одинаково широкогрудые, с одинаково сиплыми низкими голосами, пьют вино и пиво из скромнейших стаканчиков, ожидая, пока на маленькой жаровне, вынесенной на тротуар, дойдёт до кондиции их собственный дневной улов.

Иллюзия усилилась, когда навстречу Знаеву из-за стола поднялся человек, похожий на рыбака-моремана, со столь же прямым взглядом и капитальной челюстью, столь же прочно сконструированный, явно привыкший к физическим усилиям. Смотрел неглупо, излучал бесстрашие.

– Пётр, – представился он, преодолевая шум голосов и музыку. Предложил крепкую расплющенную ладонь. Конечно, не моряк, не рыбак, сообразил Знаев, – спортсмен, борец какой-нибудь, боксёр или хоккеист.

Рядом со «спортсменом» маячил Женя Плоцкий, показавшийся Знаеву в несильном ресторанном свете совсем старым и чрезвычайно сердитым. Руки не подал, со стула не встал; посмотрел с презрением, поморщился.

– Ты бухой, что ли?

– Я бухой? – переспросил Знаев. – Я давно таким трезвым не был. Но я бы выпил. Если угостишь.

«Спортсмен» тут же сделал жест, подзывая официанта.

Тот подошёл – взрослый мужик с залысинами, к полуночи замотанный уже.

Знаев спросил бутылку сухого белого, жареную треску с отварным картофелем, подогретый хлеб: ему захотелось снова вызвать в памяти португальскую улицу и дыхание Атлантики, что-то красивое, отдалённое, романтическое, что-то непохожее на гудящий жестокий московский муравейник.

Официант ушёл. Плоцкий положил на стол локти.

– Серёжа, – сказал он. – Ты мне должен. Правильно?

– Да, – кротко согласился Знаев.

– Три миллиона долларов.

– Точно, – кивнул Знаев и посмотрел на «спортсмена»: тот был невозмутим. Держался красиво, сидел с хорошей осанкой. Знаев любил физически крепких людей и почувствовал к нему симпатию.

– И за три года, – Плоцкий поднял узловатый палец, – ты не отдал ни копейки. Правильно?

– Да, – ответил Знаев твёрдо, как мог.

– Серёжа, – сказал Плоцкий хрипло, – я тебя предупреждал. Я продал твой долг. Вот ему.

И показал на «спортсмена».

– Я директор коллекторского агентства, – тут же сказал «спортсмен». – Мы взыскиваем долги на официальной основе.

– Погодите, – перебил его Знаев. – Извиняюсь, конечно… Э-э… Пётр… Вы не могли бы… ну… выйти покурить?

«Спортсмен» вопросительно поднял брови. Знаев сделал вежливый жест.

– В смысле, оставить нас вдвоём?

– Я не курю, – ответил «спортсмен», криво улыбнувшись, однако встал.

– Погоди, – резко возразил Плоцкий и тоже начал вставать, глядя на Знаева с ненавистью. – Лучше мы выйдем. Сиди, – разрешил он «спортсмену» и повторил настойчивей: – Сиди. Мы скоро.

И толкнул Знаева в плечо.

– Пойдём.

Они вышли на крыльцо. Город бушевал жёлто-лиловыми огнями. Недавний ливень оставил обширные лужи, они быстро испарялись. По высокому небу неслись клочковатые облака. Вечер был невыносимо хорош.

Плоцкий враждебно придвинулся к Знаеву, в глаза посмотрел.

– Чего ты хочешь?

– Пощады, – признался Знаев. – Прости меня, старый. Пожалуйста. Не топи меня сейчас, я и так почти утонул… Если ты мне друг.

– Нет, – ответил Плоцкий, выпятив челюсть. – Я тебе не друг. Не друг, понял? – Его глаза заслезились. – Ты за год ни разу не позвонил! Друзья так не делают! Ты – говно. А я – нет. Могу при всех в лицо повторить…

– Не надо, – возразил Знаев. – Прости меня. Я тебя очень уважаю. Я у тебя многому научился.

– Ты главному не научился, – неприязненно ответил Плоцкий, глядя в сторону. – Если бы ты хотя бы раз в месяц паршивую смску присылал – ничего бы не было! Но ты – пропал. А говоришь, что уважаешь. Всё, хватит. С этого дня я тебя не знаю и знать не желаю.

И добавил несколько бранных слов.

Знаев улыбнулся.

– Дурак ты, Женя, – сказал он. – Я всё равно тебя люблю.

– Пошёл к чёрту, – ответил Плоцкий и открыл перед Знаевым дверь. – Давай, двигай. Закончим это тухлое дело.

24

Полуночная публика отличалась от публики раннего вечера, как отличается электрогитара от своей акустической сестры. Полуночная публика сверкала, переливалась, шумела, что-то бешено себе доказывала. Давила на все педали. Разинутые радикальные рты, потные лбы, резкие жесты, хохот. Рок-н-ролл вина и секса. Среди гостей тут и там Знаев различил глумливые морды чертей. Кривые носы, торчащие клыки, горбатые спины. Возможно, Женя Плоцкий тоже был замаскированным чёртом, но Знаев не был в этом уверен.