Патриот - [34]

Поворачивается, и Хасанов видит под козырьком кепки две злые искорки.

— Это я сказал всем, что наш Яно герой. Это так, к слову. Ты наверняка удивлялся, откуда столько посетителей.

— Сказал?

— Повесил в курилке объявление. Можешь, кстати, пойти почитать. Там написано, что он был покалечен за правое дело нашей доблестной милицией.

— Ты соображаешь, что делаешь?

— Конечно, соображаю. И мы с тобой должны будем действовать быстро. Если уж он ничего не соображает…

— Он соображает! — забывшись, Ислам тычет пальцем в Яно. Тот не подаёт признаков жизни, только плечи, кажется, завернул в себя ещё больше. — И ты не подумал спросить его, а не меня?

Слава корчит пренебрежительную рожу.

— Смотри. У нас здесь парень с промытыми мозгами… я не психолог, не знаю, как это правильно называется. Студент, забитый ментами, правительственными шавками до полусмерти, студент, наш собрат… Плохо, что иностранец, лучше бы, конечно, русского… ну ладно. Пусть будет европеец. По-русски он шпарит хорошо, никто не отличит. У нас есть шанс поднять всю общагу. Взорвать, как кочку с миной. Слышал о волнениях во Франции? В Германии? В Китае? Так вот, у нас будет то же самое, даже круче. Я уже звякнул паре знакомых «наших» журналистов и отправил письма в несколько мажорских газет. Может, кто и поведётся.

Слава вышагивает взад и вперёд по комнате, бьёт кулаком в ладонь. Кепку он бросил на диван, волосы стоят дыбом от статического электричества.

— Оглянись. Всё вокруг — это связка тротила. Ни больше ни меньше. Мы ждём — и боимся, что всё это полыхнёт. Ищем фитиль — и топчемся по нему ногами. Ну? Что ты думаешь?

— Думаю, ты позавчера зря курил эту гадость. Выход вон там.

— Да иди ты, — беззлобно отзывается Слава. — У нас тут наконец серьёзный шанс откусить всем этим козлам нос, а он шутить изволит-с…

— Иди сам, — говорит Ислам.

Сумка и вправду тяжёлая. Что он туда напихал, помимо алкоголя и марь ванны? Наверняка мобильная полиграфия. Или портативная станция для связи с Америкой. Иначе откуда этот тип получает свою траву и здравые идеи? Они-то это проходили ещё в шестидесятых…

Ислам открывает дверь и выбрасывает сумку в коридор.

— Чурка грёбаная! — орёт Слава сквозь грохот. — Ты соображаешь, что делаешь?

Хасанов разворачивается, и кулак скользит по лицу Славы, задевая костяшками щёку.

Ислам, по сути, никогда в жизни и не дрался. Небольшие потасовки в детстве, когда мальчишками бились дворами за спорный гол на пыльной, нагретой солнцем поляне, где одни ворота из прибитой между двумя тополями перекладины были всегда на пол-ладони шире других — из автомобильных покрышек — не в счёт.

Но сам — не дрался никогда.

Удар получился паршивый, совсем не так били парни в кино. Но Славе оказалось достаточно, и он кубарем вылетает следом за своей сумкой. Прижимает её к груди, и Ислам видит его лицо, красное, с багровыми отметинами там, куда попал кулак, со злыми светлыми глазами.

Он всхлипывает, запрокидывает голову, пытаясь нейтрализовать течь в носу, подбородок трясётся.

— Зачем, ну? Хасанов, ты дурак. Нормальный мужик же.

Ислам не находит, что ответить. Слава, похожий на обиженного ребёнка, всё так же прижимая к себе сумку и сгорбившись, уходит по коридору. Только сейчас Ислам замечает, какая тишина наступила вокруг. Радио и музыка в номерах поутихли, в гостиной как-то быстро завяли разговоры и смех.

В среду Хасанов чуть не за шкирку потащил Яно на лекцию. Сгружает за парту, а сам выбегает в оставшиеся до звонка пять минут на крыльцо — курить, где буквально за руку ловит Наташу.

— Такой большой, а ещё в дядю веришь, — фыркает она.

Девушка выглядит смущённой. Не такая развязная и фривольная, как раньше, вся подтянута, напряжена, и глаза всё время смотрят вниз. Как будто навесила на себя большой замок, закрылась в сундуке. Не для того чтобы защититься от окружающего — укрыть мир от себя.

На ней юбка до колен и куртка тёплого оранжевого цвета, волосы забраны в хвост.

— Кроме шуток. Нужен кто-нибудь, кто будет за ним присматривать. Он сейчас едва ли соображает, что делает.

— Не кушает? — деловито спрашивает Наташа.

— Да нет, вроде жрёт… и спит… читает даже что-то. Иногда сидит и пялится в комп. Просто это всё, что он делает.

— Девяносто пять процентов людей только этим и занимаются, — смеётся Наташа. — Что всё-таки не так?

Смех у неё тоже изменился — не тот развязный и брызжущий, как гранатовый сок.

— Не знаю. Он не играет в свои игрушки.

— Не играет? Он что тебе — котёнок?

— Я не знаю, — Ислам выбрасывает недокуренную сигарету и тут же тянется за следующей. Прохладно, солнце то и дело скрывается за тучами, и стрижи с одурелыми криками носятся почти над головой. Берёзы вонзают ветки в низкое небо. Всё вокруг застыло в ожидании дождя, ждёт его уже четвёртый день. Четвёртый день студенты таскают с собой зонтики, но тёмные облака пока что не разродились ни каплей. — В людских душах я разбираюсь ровно настолько же, насколько в законах. Тёмный лес.

Она, кажется, и так всё понимает и вымучено улыбается Хасанову. Просто хотела, чтобы он облёк плотью тех кошек, что скребли у него на душе.

— Тебя ругали?

— Я никому ничего не сказала. Хотя они, конечно, заметили. Заперлась в ванной и рыдала полдня. Думают, что несчастная любовь.