Патриархальный город - [18]
За нею плелся ветхий старик в выцветшей залатанной ливрее с позеленевшими галунами, еле волоча ободранный чемодан, стянутый в гармошку кожаными ремнями. Тудор Стоенеску-Стоян хотел было спросить, что это за упыри[9], однако приятель, не дав ему раскрыть рта, продолжил прерванную речь:
— …первую неделю тебе придется соглашаться на все, что я наметил. И чтоб ни звука. Подчиняйся, и никаких! А уж потом будешь осматриваться, обдумывать, рассчитывать и выбирать. С нынешнего дня ты мой пленник. Сдаешься?
— Капут! — капитулировал Тудор Стоенеску-Стоян и поспешно поднял руки, изображая панический ужас, как это делал популярный среди бухарестцев комик в последнем ревю «Майского жука».
— Так надо, дорогой Тудоре. Однако да будет тебе известно, что эту первую неделю ты мой, то есть наш гость…
— Стоит ли беспокоиться? Я бы не хотел… — вяло, из вежливости попытался было воспротивиться Тудор Стоенеску-Стоян.
— Слова «беспокойство» у нас нет! — энергично заявил ему друг. — Вычеркнуто из словаря. Не забывай, — мы в Молдове; а здесь у гостя, по обычаю, три раза коней выпрягут, пока сжалятся и со двора выпустят… Ну, давай сюда квитанции на багаж.
Тудор Стоенеску-Стоян подчинился, не пытаясь сопротивляться. Санду Бугуш передал квитанции носильщику вместе с бумажкой в сто лей:
— Заберешь их прямо из пакгауза. Наймешь возчика и привезешь ко мне домой. Да поживей!..
— Слушаюсь, господин Сэндел.
— А теперь погоняй, Аврам!
Извозчик взмахнул кнутом, и «парадная коляска» — пролетка чуть поприличнее прочих — рывком тронулась с места. Они оставили позади высокую узкую двухместную, карету на рессорах, которую, кряхтя, волокла белая кляча, на каких только воду возить. За стеклом кареты, прямая и неподвижная, словно мумия, сидела дама, которую они видели на перроне. Санду Бугуш еще раз поклонился ей и повернулся к другу, чтобы внимательнее его разглядеть.
— Вот, стало быть, ты и с нами. — С нескрываемым удовольствием он похлопал приятеля по колену. — Прямо скажу, я глазам своим не поверил, когда получил телеграмму. Уверяю тебя, не пожалеешь. Разве что о том, как это я не надоумил тебя лет пять-шесть назад. Пять-шесть лет потеряно…
Недоговорив, он поклонился двум эфирным созданиям под кружевными зонтиками, ехавшими в собственном экипаже с лакированной сбруей. Потом поприветствовал какого-то господина в огромных очках и парусиновом плаще, сидевшего за рулем автомобиля, заваленного корзинами, бутылями, свертками и пледами; автомобиль был покрыт толстым слоем пыли — скорее всего, в результате долгого путешествия по сельским проселкам и ухабам. И наконец, поравнявшись с прохожим на тротуаре, Санду Бугуш перегнулся через борт пролетки, сложил ладони рупором, крикнул:
— Нынче не могу, господин Иордэкел! Невозможно… Не-воз-мож-но! Отменяю… От-ме-ня-ю! У меня гость… Го-ость!
И указал пальцем на Тудора Стоенеску-Стояна как на живой, не допускающий возражений аргумент.
Прохожий покивал в знак того, что все понимает и говорить тут не о чем.
— Туговат на ухо наш господин Иордэкел. Вот я и надрывался! — пояснил Санду Бугуш. — Между прочим, он знаток исторических документов, дарственных грамот и купчих крепостей. От него ты узнаешь о людях, что здесь жили когда-то…
Он вдруг взглянул другу в лицо, ожидая увидеть ехидную усмешку.
— Я думал, ты смеешься, — признался он с облегчением. — Получилось, будто я декламирую, словно герои Садовяну: «От него ты узнаешь о людях, что здесь жили когда-то». Но ты, как я вижу, не нашел в этом ничего смешного.
— Что ж тут смешного? Это вполне естественно. Я тебя понимаю. Ты ведь родился не в наемной квартире, как я, не на втором этаже, когда не знаешь, кто у тебя под ногами и кто над головой. Ты связан с землей. Звено в единой цепи.
Тудор Стоенеску-Стоян говорил и прислушивался, как у него получается. Он одобрял себя. Нравился себе. Восхищался собою. Его слова выражали мысль искренне, полно, до конца.
Мучительная натянутость первых минут прошла. Стерлась и беспощадная отчетливость, с какой он отмечал вульгарные манеры и заурядную внешность своего друга, его слишком маленькую с засаленной лентой шляпу, круглую тюленью голову. Теперь он испытывал к нему нежную симпатию, признательность, умиление. Он снова чувствовал, что рядом — великодушный, откровенный, простой, храбрый и сердечный друг прежних времен. Давний друг и, может быть, — сегодняшний спаситель, посланный ему провидением. Именно этот человек с чудаковатой внешностью сумел так чутко уловить сигнал бедствия и протянул руку, чтобы вырвать его из ничтожного и суетного столичного прозябания. Он снова ощутил себя в безопасности, в надежном убежище, словно ничейный щенок, которого, с улицы взяли в дом.
Эти чувства не мешали ему, однако, с упоением слушать свой голос, повторявший:
— Да, дорогой Санду. Ты звено в единой цепи.
— Хорошо сказано! — согласился Санду Бугуш. — Всякий человек должен быть и считать себя звеном цепи. Одна только Адина другого мнения. Адина — это моя жена…
По его цветущему, круглому, блестящему от пота тюленьему лицу пробежала тень. Тень внезапная, омрачившая его недавнее воодушевление.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Русские погранцы арестовали за браконьерство в дальневосточных водах американскую шхуну с тюленьими шкурами в трюме. Команда дрожит в страхе перед Сибирью и не находит пути к спасенью…
Неопытная провинциалочка жаждет работать в газете крупного города. Как же ей доказать свое право на звание журналистки?
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Латиноамериканская проза – ярчайший камень в ожерелье художественной литературы XX века. Имена Маркеса, Кортасара, Борхеса и других авторов возвышаются над материком прозы. Рядом с ними высится могучий пик – Жоржи Амаду. Имя этого бразильского писателя – своего рода символ литературы Латинской Америки. Магическая, завораживающая проза Амаду давно и хорошо знакома в нашей стране. Но роман «Тереза Батиста, Сладкий Мёд и Отвага» впервые печатается в полном объеме.
Образ Христа интересовал Никоса Казандзакиса всю жизнь. Одна из ранних трагедий «Христос» была издана в 1928 году. В основу трагедии легла библейская легенда, но центральную фигуру — Христа — автор рисует бунтарем и борцом за счастье людей.Дальнейшее развитие этот образ получает в романе «Христа распинают вновь», написанном в 1948 году. Местом действия своего романа Казандзакис избрал глухую отсталую деревушку в Анатолии, в которой сохранились патриархальные отношения. По местным обычаям, каждые семь лет в селе разыгрывается мистерия страстей Господних — распятие и воскрешение Христа.
Историю русского военнопленного Григория Папроткина, казненного немецким командованием, составляющую сюжет «Спора об унтере Грише», писатель еще до создания этого романа положил в основу своей неопубликованной пьесы, над которой работал в 1917–1921 годах.Роман о Грише — роман антивоенный, и среди немецких художественных произведений, посвященных первой мировой войне, он занял почетное место. Передовая критика проявила большой интерес к этому произведению, которое сразу же принесло Арнольду Цвейгу широкую известность у него на родине и в других странах.«Спор об унтере Грише» выделяется принципиальностью и глубиной своей тематики, обширностью замысла, искусством психологического анализа, свежестью чувства, пластичностью изображения людей и природы, крепким и острым сюжетом, свободным, однако, от авантюрных и детективных прикрас, на которые могло бы соблазнить полное приключений бегство унтера Гриши из лагеря и судебные интриги, сплетающиеся вокруг дела о беглом военнопленном…
«Равнодушные» — первый роман крупнейшего итальянского прозаика Альберто Моравиа. В этой книге ярко проявились особенности Моравиа-романиста: тонкий психологизм, безжалостная критика буржуазного общества. Герои книги — представители римского «высшего общества» эпохи становления фашизма, тяжело переживающие свое одиночество и пустоту существования.Италия, двадцатые годы XX в.Три дня из жизни пятерых людей: немолодой дамы, Мариаграции, хозяйки приходящей в упадок виллы, ее детей, Микеле и Карлы, Лео, давнего любовника Мариаграции, Лизы, ее приятельницы.
В романе известного венгерского писателя Антала Гидаша дана широкая картина жизни Венгрии в начале XX века. В центре внимания писателя — судьба неимущих рабочих, батраков, крестьян. Роман впервые опубликован на русском языке в 1936 году.