Патриарх Филарет. Тень за троном - [40]

20 февраля москвичи, собранные к Успенскому собору двумя «памятями» Гермогена, по заранее составленному, обсужденному архиереями и утвержденному царем сценарию стали от имени «всенародного множества» молить Иова «всего мира о прегрешении». Старый и новый патриархи простили россиянам старые и новые клятвопреступления и призвали никогда больше не нарушать крестного целования[67]. Гермоген получил возможность отлучать новых клятвопреступников. Но не торопился это делать, пока царские войска одерживали победы (на Вырке и у Серебряных Прудов) и была надежда обойтись без крайней душегубительной меры. Лишь когда восставшие сами перешли в наступление и разгромили полки Шуйского под Тулой, Дедиловом и на Пчельне, сняли осаду Калуги и приняли в своп ряды перебежчиков из «христолюбивого воинства», патриарх решился предать проклятию Болотникова и главных его соумышленников, оставляя остальным повстанцам церковный путь спасения.

Гермоген считал отлучение мерой последней крайности, но положение и было отчаянным. Царские войска бежали в ужасе, говорили о 14 тысячах убитых, о гибели воевод, об измене 15 тысяч ратников, о том, что, если восставшие пойдут к Москве, столица сдастся без сопротивления. Шуйский дрожал, патриарх призывал всех подняться на врагов веры, велел монастырям открыть кладовые и высылать в армию всех людей, способных носить оружие, «даже чтобы самые иноки готовились сражаться за веру, когда потребует необходимость»[68]. Бояре взбунтовались и потребовали, чтобы царь Василий сам повел войско или уходил в монастырь, чтобы они могли выбрать государя, способного защитить их имущество и семьи.

Под давлением бояр и патриарха Шуйский избрал меньшее зло и согласился возглавить армию, собиравшуюся в поход под Тулу, где сосредоточились главные силы болотниковцев. По слухам, царь поклялся не возвращаться в Москву без победы или умереть на ноле брани. Но Гермоген не был уверен даже, что о выступлении Шуйского в поход следует объявлять, что тот не побежит от одних предвкушений опасности. Царь выступил 21 мая, патриарх разослал по стране грамоты о молитвах за успех государева и земского великого дела только в первых числах июня[69].

Василий Шуйский делал ставку на дворянство. Государство брало на себя розыск всех подневольных людей, бежавших за 15 лет от дворян, пришедших на службу в Москву. Им жаловались земли и деньги, в том числе изъятые у монастырей. Неявившихся к царю ждали жестокие кары на земле и посмертные муки, щедро обещанные патриархом Гермогеном. Через две недели после разгрома под Калугой царь двинул на крестьян и холопов 100-тысячное ополчение дворян с их боевыми холопами, стрельцов и разнообразных «даточных людей». Болотников с 38-тысячным войском попытался обойти царскую армию, чтобы захватить Москву. В сражении на реке Восме близ Каширы восставшие были остановлены геми дворянскими полками, которые прежде были их союзниками.

Однако положение государства было ещё очень опасным. Даже во второй грамоте, повелевая молебствовать в честь победы царских войск на реке Восме, патриарх Гермогеи рисовал ситуацию в мрачных красках. «Грех ради наших и всего православного христианства, — писал он, — от восстающих на церкви Божии и на христианскую нашу истинную веру врагов и крестопреступников межусобная брань не прекращается. Бояр, дворян, детей боярских и всяких служилых людей беспрестанно побивают и отцев, матерей, жён и детей их всяким злым поруганием бесчестят. И православных христиан кровь… как вода проливается. И смертное посечение православным христианам многое содевается, и вотчины и поместья разоряются, и земля от воров чинится пуста»[70].

Речь опять идёт о патриарших грамотах, сохранившихся только благодаря Филарету. В 1607 г. митрополит служил молебны и рассылал по епархии богомольные грамоты Гермогена, полученные 6 и 11 июня, в дни напряжённых боев царской армии с повстанцами. Но мы вправе предположить, что митрополит Ростовский поддерживал все известные нам пропагандистские акции патриарха, начиная с церковного проклятия вождей народного восстания. Крайние церковные меры, в том числе истощение архиерейской и монастырской казны в помощь правительственным войскам, помогли переломить ситуацию.

Болотников и «царевич Пётр» были осаждены в Туле. Через два месяца царские войска запрудили реку и затопили город. Повстанцы лишились продовольствия и пороха. Их сторонники в городах и селах не могли объединить силы. Дворяне «воевали» русские земли хуже внешнего неприятеля. Болотникову и «царевичу Петру» было предложено сдаться, чтобы спасти жизнь и свободу соратников. Поверив клятвам царя, благородные вожди отдали себя в руки карателей и были вероломно убиты. Самопожертвование вождей восстания оказалось напрасным: в октябре 1607 г. реки вновь были переполнены трупами утопленных повстанцев. Возмущению россиян, включая патриарха, не было предела. Даже живший всю Смуту в Москве грек, архиепископ Арсений Елассонский, описывает всеобщее негодование подлой клятвопреступностью царя[71].

После разгрома и предательского убийства Болотникова Филарет, как и Гермоген, надолго замолчал. Между тем сбылась старая истина, что клятвопреступлением не совершить доброго дела. На место самозваного «царевича Петра» явился добрый десяток разнообразных «царевичей». Восставшие города и крепости утвердились в решимости сражаться до конца. Множество недовольных устремилось к Лжедмитрию II, который в июле того же 1607 г. провозгласил себя царем в Стародубе-Северском. А Василий Шуйский распустил армию и преспокойно вернулся в Москву, как будто гражданская война была окончена!