Пат и Пилаган - [13]

— Ты увидишь самый потрясающий цирк в мире, — сказал торжественно Федор Кленов.

Он покормил птичек какими-то фиолетовыми таблетками с ладони, а перед мышами поставил тарелку с кашицей, и пока те ели, говорил мальчику, словно декламировал:

— Меня еще никто не признает, потому что все привыкли к обычным методам дрессировки; я их отвергаю. Бедных зверюшек мучают, бьют палками, стегают хлыстами, а потом говорят: цирк — это свидетельство любви человека к животным, его мужества и отваги. Чепуха. Какая отвага, если лев превращен в домашнюю кошку. Я не вижу в старом цирке красоты.

В детстве я сам работал под руководством Дурова, но вскоре бросил. И кем только я не работал! Мою трудовую книжку можно читать, как увлекательный роман. Провинциальный актер, проводник в горах, экскурсовод по музею, лесничий — ив каких одеждах я не побывал! Потом стал химиком, и тут-то (мальчик слушал дрессировщика с открытым ртом), и тут-то меня озарило. Целый день я просидел в задумчивости и вечером понял, что на свете появился новый величайший дрессировщик. У меня не было денег, чтобы купить живого тигра или медведя или отправиться в Индию за слоном, поэтому я решил испробовать свои идеи на воробьях и мышах. Успех получился сногсшибательный. Я купил снегирей и канареек и подготовил в короткий срок целую программу. Я разослал письма во все цирки, предлагая заключить со мной контракт, и ни один из них не ответил. Но Федор Кленов не отчаивается.

Итак, начинаем представление. Дорогие зрители, перед вами выступает Федор Кленов с группой птиц певчих, птиц акробатов и пантомимой, которую исполняют обученные мыши.

Первым покажет свой номер снегирь Ляпус, он споет арию Ленского без слов под аккомпанемент губной гармошки.

Снегирь Ляпус выпрыгнул из клетки, вспорхнул на табуретку, раскланялся с воображаемой публикой и запел.

— Стоп! — крикнул дрессировщик. — У тебя что, ангина?

Снегирь испуганно моргнул и запел сначала, а Кленов играл на губной гармошке.

— Больше драматизма, — вставил дрессировщик, — вот так, хорошо, ниже тон. Великолепно.

Пат захлопал в ладоши, снегирь снова раскланялся и вернулся в свою клетку.

— Кенар Матвей и канарейка Ольга, — объявил Кленов, — исполнят дуэт Ромео и Джульетты.

Но через минуту он прервал их пение, сокрушенно покачав головой.

— Сегодня таблетки подействовали плохо.

После них показали свое искусство птицы-акробаты, которые носились на маленькой трапеции через всю комнату (между прочим, работали они без сетки), проделывая в воздухе сальто-мортале, висели вниз головой, держа на весу друг друга в клюве, уцепившись за перекладину лапкой, и что удивительно — ни одна не упала на пол и не расшиблась.

Своим телом они владели виртуозно и бесстрашно, все их номера были исполнены в лучших традициях. Особенно понравился мальчику главарь воробей, который качался на трапеции, и на его плечах возвышалась пирамида из десяти воробьев поменьше.

Мыши показали пантомиму с чучелом кошки. Они рассыпались по углам, как видно решив уморить врага голодом. Чучело легло на пол, и тогда из-под кровати вылезла серая разведчица и на цыпочках подкралась к кошке, заглянула ей в раскрытый рот. Убедившись, что кошка действительно околела, она подала знак своему племени, мышки выбежали из укрытий и стали водить вокруг чучела хоровод.

Внезапно чучело ожило, и оказалось — вовсе это не чучело, а кошка, которая стремглав прыгнула на цепь и схватила лапой двух мышек. Кленов скомандовал:

— Стоп!

Кошка разжала лапу и разочарованно побрела под кровать.

— Чудеса, — промолвил Пат, — приезжайте к нам в школу, Кленов, я уверен, зал будет битком набит.

— Поживем — увидим, — устало проговорил дрессировщик, — возможно, если дадут мне разрешение, я отправлюсь в турне по острову и, конечно же, посещу вашу школу.

— Уважаемый Кленов, — обратился к нему Пат, — скажите мне, где Атак?

— Я встретил его на вокзале и привел в дом, чтобы включить в число своих артистов. Атак проявил недюжинные способности. Без преувеличения можно сказать, что он стал бы украшением моего цирка. Этот мудрый пес понимал меня с полуслова. Я так жалею, что он убежал. Мне его бесконечно жаль. Он в такой меланхолии, он потерял самого себя.

Дрессировщик зажег газ, поставил на плиту бобовый суп и жареную картошку.

— Обед у меня не жирный. Но что поделаешь, мой папа в этом месяце прислал всего пятьдесят рублей. Милый папа, он, честно говоря, уже и не верит, что из меня выйдет великий дрессировщик. Два года подряд я кормлю его одними обещаниями.

— Кленов, у меня есть деньги, — сказал Пат, — возьмите в долг, а когда-нибудь вернете.

— Что ты говоришь, Пат! Как я могу взять у мальчика деньги? Я не попрошайка. Я хоть и не признанный еще, но у меня есть честь и достоинство.

— Тем более вы должны взять, — настаивал Пат, — меня совесть всю жизнь будет грызть, если я откажу в помощи такому великому дрессировщику.

— Нет, нет, Пат, и не уговаривай. Видно, не судьба мне завоевать признание. Вдруг я не смогу тебе их отдать, что тогда?…

— Какое это имеет значение, Кленов. Мы, нивхи, не жадные. Мой долг — помочь достойному человеку.

— Ты убедил меня, Пат. Но я тебе их обязательно верну, вот увидишь… Я этого не забуду, ты помог мне в самую трудную минуту. Мир, конечно, меня еще услышит. Не бывает непризнанных гениев. Нет ничего унизительнее, как быть непризнанным гением. И все же их не бывает. Вот ты меня признал, верно, Пат… Спасибо, милый. Это неважно, сколько человек тебя признают и в тебя поверят. В детстве меня видели многие большие дрессировщики, они хвалили меня, Пат. Для художника главное в жизни — его искусство, так ведь?