Пасынки восьмой заповеди - [55]

И теперь старый князь Лентовский прекрасно понимал, что если дойдёт до серьёзной крови, то ни его гайдукам, ни ему самому из этих гор вернуться будет не суждено. Можно заслониться лошадью от засевшего в лесу стрелка, можно изрубить в смертной сече не один десяток горцев — но всё равно живыми им отсюда уйти не дадут.

— …У гуралей, твоя ясновельможность, свои законы, — продолжал меж тем старик. — Нынче вечером Божий Суд назначен, и негоже Боженьку на полуслове перебивать. Не один ты пана Михала убийцей считаешь, вот и выясним, винен ли он в первой смерти! Ну а после, если сыновняя гибель жжёт твоё княжеское сердце, и если воевода жив останется — вызывай его на честный бой либо выставляй своего человека, и никто вам мешать не станет. А вот так, с толпой гайдуков, да на одного безоружного, что б он там ни натворил — не любят этого у нас, ох, не любят! Так что думай, князь, хорошо думай: стоит ли твоя жизнь и жизни пахолков твоих одного убитого воеводы? А коль дело надумаешь — поезжайте с нами в Шафляры, становитесь лагерем на лугу близ западной околицы, гостями будете, на Божий Суд глянете, а там — как сам решишь.

Князь колебался недолго.

Ещё раз пристально посмотрев на старого солтыса и на его брата Кшиштофа, увлечённо раскуривавшего пузатенькую трубочку, он коротко кивнул.

— Суд так суд, — бросил Лентовский и криво ухмыльнулся, покосившись на недвижного Михала. — Авось, пришибут паршивца…

Новости валились на Шафляры одна за другой, как снежные лавины в горах, оглушая, не давая опомниться и, подобно тем же лавинам, грозя окончательно погрести под собой шафлярцев.

И не только новости.

Ну, собрались на отцовы сороковины дети Самуила-бацы — это дело понятное и почтенное, всем бы таких детей, и врёт небось хвостокрут-Мардула насчёт Михалека — мало ли что парню сгоряча привиделось?!

Объявленный Божий Суд, о котором Мардула трезвонил уже больше недели, вызвал заметное оживление — в кои-то веки удаётся хоть одним глазком взглянуть на подобное зрелище! — поэтому заявившийся в Шафляры солтыс Маршалок и один за другим спускавшиеся с окрестных гор гурали ни у кого особого удивления не вызвали: вести в Подгалье разносятся на крыльях ветра, а посмотреть на поединок явно хотели многие.

Когда следом за вернувшимися из лесу Михалом и братьями-Кулахами (Мардула успел куда-то исчезнуть, но все были уверены: к подножию Криваня в нужный час непременно явится!) выехали верхами три с лишним десятка гайдуков князя Лентовского во главе с самим князем и стали лагерем неподалёку — Шафляры мигом взбудоражились не на шутку, а кое-кто из местных сорвиголов принялся точить чупаги да заряжать старые рушницы.

Мало ли?!

Но и это было ещё не всё!

Ближе к вечеру в село въехала обитая дорогим бордовым бархатом дубовая карета городской работы — в такой не по горным дорогам раскатывать, а по краковским мостовым! На козлах кареты восседал хмурый монах-доминиканец в длиннополой рясе с капюшоном, а следом подпрыгивал на выбоинах возок с ещё тремя такими же монахами. Когда шафлярцы узнали, что это приехал сам провинциал, его преосвященство епископ Гембицкий — явление его преосвященства стало последней каплей, переполнившей чашу удивления; особенно если учесть, что Гембицкий был хорошо известен как непримиримый борец с ересью, самолично сжёгший не один десяток колдунов и ведьм!

Окончательно растерявшиеся и задавленные таким обилием событий и приезжих шафлярцы почли за благо до вечера сидеть по домам, чтоб собраться уже затемно у подножия Криваня, где был назначен поединок.

Божий Суд.

О приезде епископа Гембицкого аббат Ян узнал от вбежавшего в хату запыхавшегося мальчишки. Хлопец долго пытался выговорить незнакомое слово «провинциал», услышанное от сидевшего в карете странного ксёндза в фиолетовом облачении, потом вспомнил, что монахи звали ксёндза «его преосвященством»; наконец припомнил фамилию — Гембицкий — и настоятель Ивонич понял, о ком идёт речь. Новость эта отнюдь не обрадовала аббата, но, тем не менее, он поспешил навстречу его преосвященству, дабы почтить достойного прелата и помочь князю церкви устроиться.

Епископ был вежлив и тих, но отца Яна это обмануть не могло — не зря его преосвященство заявился в Шафляры, ох, не зря! Не по его ли, настоятеля, душу? Выяснить это следовало не откладывая. И потому Ян, посоветовав епископу остановиться у зажиточного шафлярца Станислава Зновальского, чей дом заметно выделялся на фоне других построек, почти сразу же пригласил его преосвященство в хату Самуила — отдохнуть с дороги (а заодно, если надо, и побеседовать), пока расторопные монахи распрягали лошадей, втаскивали в дом поклажу, а польщённый и немного испуганный хозяин спешно распоряжался готовить покои и ужин для высокого гостя.

Епископ ничего не имел против.

Марта и Михал правильно истолковали короткий взгляд брата и поспешили куда-то увести Терезу, соображавшую в подобных ситуациях несколько медленнее; умаявшаяся за сегодня старуха-мать дремала на печи, и её не было ни слышно, ни видно, так что духовные пастыри остались практически наедине.

Некоторое время оба молчали.