Пасьянс на красной масти - [20]

— Ага! — фыркнул он. — Жди! Нужен ты ему! Он наклонился ко мне поближе.

— Слышь, — заговорщицки прошептал он. — А может, это она его завалила? Как думаешь?

— Кто? — не понял я.

— Ну, жена. Вдова теперь. — Он показал глазами в сторону Ирины, которая начала приходить в себя. — Они, говорят, последнее время жили как кошка с собакой.

— Вы серьезно? — оторопело спросил я.

— Конечно, серьезно! — хмыкнул он. — Ей-то прямой интерес. Ей же все достанется!

— Как-то не очень похоже, — с сомнением протянул я.

— Молодой ты еще! Доверчивый, — важно возразил он. — Поживи с мое, такого насмотришься! Жены-то обычно и режут. А после знаешь, как убиваются! Сердце разрывается, на них глядя.

Он подумал еще немного.

— Жаль будет, если не она, — сказал он наконец с грустью. — Раскрыли бы по горячим следам. С женщинами проще. На них надавишь, сунешь под нос постановление об аресте, они и расколются. Ну, ладно, езжай уж, — разрешил он. — Но только завтра чтоб как штык!

Рукавишников и Силкин все еще толкались возле Ирины. Лицо ее было отрешенным и безучастным. Она

машинально брала стакан с водой, когда они ей давали, делала глоток и вновь возвращала им.

Проходя мимо них, я остановился неожиданно для самого себя.

— Хотите, я отвезу вас домой? — предложил я ей. Она повернулась, посмотрела на меня, но не сразу

увидела. Потом молча встала, высвободилась из объятий Рукавишникова и взяла меня под руку. Не говоря ни слова, мы вышли из ресторана.

Хасанова уже унесли, но место, где он лежал, было обведено мелом. Она бросила туда мгновенный взгляд и тут же потупилась. Я усадил ее в свою машину.

Когда мы отъезжали, я краем глаза видел, как Силкин с Рукавишниковым вышли к журналистам, чтобы сделать свои заявления.

8

Я спросил, куда ее отвезти, но она не ответила. Она сидела выпрямившись, высоко держа голову, уставясь в темноту перед собой. Отгороженная от меня и остального мира. Я чувствовал исходящий от ее волос слабый запах лаванды, прохладный и свежий. Вопрос я повторять не стал, и некоторое время мы молча колесили по ночному темному городу. Я поворачивал, где придется, и лишь следил в зеркало, чтобы не отставала вереница машин из моей и хасановской охраны.

Вдруг ее прорвало.

— Я знала, что этим закончится! — заговорила она с каким-то накопившимся ожесточением. — Я каждый день этого ждала. Все эти годы. Девять лет как на американских горках! Девять лет засыпаешь и просыпаешься с одной мыслью: когда убьют? Сегодня? Завтра? — Она не поворачивала головы в мою сторону. Скорее, говорила вслух, чем обращалась ко мне. — Сначала эта проклятая нищета! «Ирина, мы не можем купить тебе сапоги, походи еще годик в старых. Мы должны вложить деньги в бизнес!» А старые уже разваливались на части. Потом челноками мотались в Польшу. С неподъемными мешками, набитыми разной дрянью. Спали на вокзале. Нас обманывали, мы обманывали. Занимали, отдавали, перекручивались. — Ее узкие руки в кольцах лежали на коленях и беспокойно сжимались, словно жили своей, отдельной жизнью. — Потом, только начали выкарабкиваться, появились бандиты. Вламываются ночью, угрозы, брань, ножи, пистолеты! Я беременная была, а мы прятались по квартирам друзей. Потом пошли эти автомобили. Деньги на нас посыпались! Империя Хасанова! «Мерседесы» меняли каждые полгода, толпу обслуги держали, тысячами швырялись. Какую-то недвижимость скупали! Весь город только и твердил про хасановские миллионы! А мы из однокомнатной квартиры только прошлым летом переехали! Почему? К чему эта показуха? Так нужно для бизнеса! Ирина, ты ничего не понимаешь! Да пропади он пропадом, этот бизнес! Ненавижу!

— Как вы познакомились? — спросил я, чтобы отвлечь ее.

Я старался не смотреть ей в лицо, но иногда, невольно скашивая глаза, замечал в вырезе черного платья узкое белое плечо и детскую беспомощную ключицу. Чтобы унять дрожь в руках, она порылась в сумке, нашла сигареты и закурила.

— Скучнее не придумать! Федор тогда только-только перебрался из Душанбе в Нижне-Уральск. Искал, чем бы заняться. Устроился временно на такси работать. Ну и подвез меня однажды. И началось! Ждал на улице часами. Караулил у института. Мама его возненавидела с первого же взгляда. Почему-то все твердила, что его посадят. А я больше не могла жить с мамой. Мне было семнадцать, ему тридцать один. Он ведь тогда другой был. А может быть, он всегда таким был, просто я по молодости не замечала. Мы планы вместе строили. Не разлучались. Мне нравилось, что он был в меня влюблен без памяти. Думала, так всегда будет. Дура. Сначала по квартирам съемным мотались. Поженились, когда я уже на девятом месяце была. Постепенно дела пошли в гору, мама успокоилась. Даже со службы уволилась, чтобы с Эльдаром сидеть. С нашим сыном. Мы еще Фединого сына от первого брака забрали. Мать у него пила. Самому Федору дети мешали, хотя он их любил, по-своему. Старшего отправили в Англию учиться. А младший — у мамы. Я не хотела такой жизни. Я никогда не думала, что так буду жить. Я хотела надежности. Я измучилась. Несколько раз уходила от него, но он меня не отпускал. Приезжал за мной к маме, устраивал скандалы. Неужели у всех так?