Пасьянс гиперборейцев - [26]

ОСТАВИТЬ.

Огромное поле синих цветов, густой аромат, сияющие глаза, счастливый смех, летящие по ветру распущенные волосы.

УБРАТЬ.

Расстрел пораженцев.

ОСТАВИТЬ.

УБРАТЬ. ОСТАВИТЬ. УБРАТЬ.

…указательный палец нажимает курок…

Яростная боль взорвалась у меня в голове, мир потемнел, перевернулся, бешено завертелся в водовороте, центром которого был я, легат Тарнад, полный кавалер орденов Доблести Предыдущих. Мелькнули два одинаковых мальчика, один из которых рвался спасти зверьков, а другой, точно такой же, но другой, с холодными глазами, его не пускал. Задергался в конвульсиях кот, поблек, растворился и исчез за границей водоворота жалостливый мальчик, а холодноглазый превратился в высокого сильного юношу, и в правой руке у него был курсантский штык, а по запястью левой в бокал с вином стекала кровь, а потом шрам на запястье пропал, штык превратился в ручку, и ручка вывела на листе почтовой бумаги: «Источник считает своим долгом донести до Вашего сведения, что…»

И вдруг все кончилось.

Я открыл глаза. Голова была необычайно ясной, а тело легким и послушны. Я рывком вскочил на ноги, сунул в кобуру не стреляющее во время землетрясений оружие, потянулся до хруста в костях, пружинисто подошел к разбитому окну и жадно вдохнул воздуха, пропитанного страхом, яростью и отчаянием.

Чужим страхом, яростью и отчаянием.

Я вытянул перед собой длинные руки, растопырил пальцы, до острых черных когтей заросшие густой рыжей шерстью, клацнул от удовольствия зубами и нажал кнопку вызова на столе. Ждать пришлось довольно долго, я повизгивал от нетерпения. Наконец дверь отворилась. Бледный дежурный офицер успел лишь заметить метнувшуюся ему навстречу гибкую рыжую тень, и в следующее мгновение мои острые клыки сомкнулись у него на горле.

Строфа 5

— Ты понял? — Вероника тормошила меня за рукав, заглядывала в глаза. — Ты понял? Не для того я столько ждала, чтобы отпустить тебя туда. Ведь это же не твое! Ты сам тысячу раз думал, что все это не твое. Твое — это Дом и я. Ну не молчи же! Я боюсь за тебя…

Я попытался ее успокоить, хотя на душе скребли кошки.

— Ну и что? — сказал я. — Со мной ничего такого не случится, я уверен, я знаю!

— Да откуда ты можешь это знать?!

Что мы знаем о себе? — спросил профессор Трахбауэр. — Только то, что некоторые из нас существуют. Ты вот, например, существуешь, а я — нет. Я лишь часть тебя.

— А легат Тарнад, а она…

Но профессор Трахбауэр не ответил, уже привычно растворившись в легкой дымке, которая скоро рассеялась под дуновением ветерка из форточки.

Вероника говорила что-то о гиперборейцах, счастливчиках, живущих долго и счастливо лишь потому, что они живут только для себя и отвечают только за себя и не взваливают на свои плечи ответственность за других, и о Заветном Городе и магах — откуда она все это знает? И до чего же это все далеко!

А близко — вот оно, за окном: холодный блеклый рассвет над моим застывшим в ожидании городом. Заполнившая его до краев мерзость, подлость, глупость и грязь. И рожденная этой мерзостью еще большая мерзость ползет на город из вод Вечного Моря.

Можно отвернуться, хлопнуть дверью, забыть и не видеть, но как войдешь в свой дом, не избавившись от стыда?

Вероника поняла.

— Спаситель, — с горьким смешком сказала она. — На крест сам залезешь или посадить? Это не та война, где толпа на толпу, это война каждого с самим собой, и ты будешь там совсем один! Господи! Дура я дура, ну за что мне такой?!

Она вдруг замерла, прижав ладони ко рту. В прихожей звонили. Требовательно и нетерпеливо.

— Открой, — сказал я. — Это уже за мной. Пора. В повестке ясно сказано: «Неявка или опоздание…» Открой.

С покорной обреченностью она пошла открывать. У самой двери обернулась и с мольбой целую вечность смотрела на меня.

— Еще не поздно, — говорили ее глаза. — Я тебя спрячу, я все улажу. До темноты ты просидишь в шкафу, они не найдут, я завешу тебя старыми платьями, ты только не чихни от нафталина. А вечером мы выйдем из города и пойдем искать Дом вместе. Я знаю, там есть подвал, в нем ты будешь сидеть днем, а ночью я буду тебя выпускать, и мы вместе будем сидеть на крыльце, говорить о запахе ночных фиалок или просто молчать…

Но Вероника не была бы Вероникой, если бы не додумала до конца.

…и вздрагивать от каждого шороха. У тебя будут грустные собачьи глаза и согнутая спина труса, и говорить ты будешь прерывающимся шепотом.

Она накурилась, закусила губу и рывком открыла дверь.

На пороге, прислонившись к косяку, стоял здоровенный детина с дурацкой улыбкой на широком лице. К груди он прижимал веселого пушистого щенка.

— Вот, — сообщил он. — В городе всех собак перебили, еле спас. Вероника, я набил шеф-академику морду и вместе с сестрой записался добровольцем. Можно зверюгу у вас оставить?

ЭПИСОДИЙ ЧЕТВЕРТЫЙ

Ортострофа 1

Доклад о результатах разведки пришлось делать по селектору, потому что легат никого не впускал к себе в кабинет, очевидно, из боязни заразиться, что вызывало в дзонге множество самых разнообразных сплетен. Потом я отправился в гарнизонную канцелярию узнать про почту.

В канцелярии пахло мышами. Писарь кивнул, достал пачку писем и бросил мне через стол, не переставая возбужденно кричать в трубку и, разинув рот, выслушивать ответы.