Пастыри ночи - [50]

— Но так не годится, брат мой! Ты пришел за ней, ты с ней и останешься. Мне же она не нужна ни как жена, ни как служанка. Ты не представляешь, какая она скучная. Просто тоска берет…

— У меня было такое подозрение. Уж слишком она страстная. Я тебе больше скажу: она непорядочная женщина. Если бы от нее зависело, ты бы давно был рогатым, как бык…

Мартин улыбнулся и указал на Мариалву, стоявшую в дверях, вернее, на жалкие останки Мариалвы.

— И эта подлая баба хотела сделать нас врагами, нас, более близких друг другу, чем братья… А мы посмеемся над ней…

И он весело рассмеялся своим безудержным и раскатистым смехом, который вновь обрел, теперь уже навсегда. Курио тоже рассмеялся, хохот друзей покатился по склону, а в баре те, кто держал пари, пытались понять, что означают эти странные звуки, доносившиеся из дома Капрала.

— Выпьем? Это надо отметить… — предложил Мартин.

— Да ведь мы поели жаки, плохо будет.

— Пожалуй. Кашаса с жакой — наверняка желудок расстроится.

— Жаль… — посетовал Курио.

Друзья посмотрели на остатки спелой жаки. Ее золотистые зерна заманчиво блестели.

— Лучше покончим с ней. А вечером выпьем…

Курио сорвал с себя пиджак и галстук, его похоронный вид исчез без следа. Друзья снова набросились на жаку.

А Мариалва тем временем собирала в спальне свои вещи. Капрал и Курио, казалось, забыли о ней. Они и не заметили, когда она прошла через комнату.

— По-моему, пари никто не выиграл… — заявил Курио. — Значит, деньги остались целы, и вечером их можно будет истратить… Поедем есть мокеке на паруснике Мануэла…

— И возьмем с собой девочек из заведения Тиберии. Не знаешь, Курио, та с косичками, что танцевала со мной на празднике, еще там?

— Оталия? Там…

Мариалва спустилась по склону, компания в баре видела, как она прошла мимо, и переглянулась. Из дома Капрала все еще доносились раскаты хохота. Сомнений не было, это смеялись Мартин и Курио. Решили подняться и узнать, почему так весело кончилась женитьба Капрала.

Положив свой узел на землю, бедная проститутка Мариалва, робко съежившись, ждала багажного трамвая, который отвезет ее в заведение Тиберии.

Часть 2

Интервал

для крещения Фелисио,

сына Массу и Бенедиты,

или

кум Огуна

1

У мальчика были длинные белокурые волосы и голубоватые глаза. Голубыми их назвать было нельзя. «У него глаза как небо», — говорили сплетницы, но это была неправда. Они были голубоватые, но не голубые; поэтому намеки на отцовство гринго были лишь грязной выдумкой недостойных людей, готовых злословить по любому поводу.

Впрочем, совсем нетрудно было доказать ложность этого слуха: ведь когда Бенедита родила мальчика и показала его соседям, о голубоглазом гринго, питающем большое пристрастие к кашасе, в порту никто не слышал, он еще не появлялся там. Но даже и потом никто не замечал, чтобы между гринго и Бенедитой была любовная связь, возможно даже, они вообще не были знакомы, так как через несколько месяцев после своего появления в порту, которое наделало столько шума, девушка неожиданно уехала и вернулась снова уже с ребенком. Однако и тогда она задержалась совсем ненадолго — чтобы бросить бедняжку, сообщив, что он не крещен, ибо даже на это у нее не было средств. Потом она снова исчезла, не оставив ни адреса, ни какого-нибудь следа, по которому ее можно было бы разыскать. Ходили слухи, что она уехала в штат Алагоас, откуда была родом, и что якобы там умерла, но эти сведения ничем не подтверждались.

Они основывались на плачевном состоянии здоровья Бенедиты после ее возвращения. Тощая, как кляча, с ввалившимися щеками, она непрерывно кашляла. Неужели она стала бы привозить ребенка и оставлять его на руках у негра, если бы не была уверена, что приговорена к смерти? Вот почему, утверждали соседи, о Бенедите можно сказать все что угодно: что она легкомысленная, пьянчужка, распущенная, но никак не обвинить в том, что она плохая мать и бросила ребенка, которому еще не было и года. Более добрую и любящую мать, пожалуй, трудно было найти. Более заботливую и преданную. Когда малыш чем-то отравился, Бенедита дни и ночи проводила у его постельки, она все время плакала и была рядом, едва у бедняжки начинался очередной приступ боли.

Когда ребенок родился, она подумывала даже бросить веселую жизнь и наняться официанткой либо пойти в прачки. Бенедита голодала, лишь бы крошка ни в чем не знал недостатка. Покупала ему дорогое белье с вышивкой и кружевами, как сынку какого-нибудь буржуа.

И уж если Бенедита приехала, чтобы оставить ребенка на воспитание чужим людям, заключали некоторые, то только потому, что чувствовала приближение конца, ее болезнь зашла уже далеко, бедная девушка начала харкать кровью. И поскольку во время своего скоропалительного приезда она успела сказать одной знакомой, что боится умереть, не повидав родных мест, многие решили, что она отправилась в Алагоас, в селение Пилар.

Впрочем, не исключено, что на самом деле она умерла в Баии, в больнице для бедных, как утверждала некая Эрнестина, бывшая подруга Бенедиты, у которой в этой больнице лежала мать. Как-то отправившись навестить ее, Эрнестина будто бы в палате для безнадежно больных увидела Бенедиту. Та была настолько худа, что Эрнестина сначала не узнала ее; она кашляла, лежа на кровати, если можно было назвать кроватями топчаны, стоявшие в палате. Бенедита расспросила подругу о ребенке и умоляла никому не говорить о своем состоянии. Она не хотела, чтобы кто-нибудь ее видел в столь отчаянном положении, и заставила подругу поклясться, что та будет молчать.