Пастырь добрый - [142]

— Недалеко от Хамельна, — ответил чародей, помедлив мгновение. — В пустой деревне… Наверняка твой подопечный знает о ней. Пильценбах.

— Пильценбах… — повторил он размеренно. — Сколько он будет ждать вас там, прежде чем уедет?

— Довольно для того, чтобы ты переменил решение… Подумай — ты едва справился со мной. Бернхард сделает из тебя даже не отбивную — пустое место…

— Так сколько он будет ждать?

— Еще два дня… У тебя есть время передумать.

— Что он умеет, этот Бернхард?

— Хочешь, чтобы я рассказал, чего тебе ждать? Предупредил и вооружил тебя?.. — вяло улыбнулся тот; Курт вздохнул:

— Ты расскажешь. Верно ведь?

— Он демонолог, — коротко отозвался тот уже без улыбки. — Ты таких и в глаза не видел… слышал, разве, на своих лекциях в своей академии, да и в том сомневаюсь…

— Стало быть, детей в Кельне резал он? Он призывал Крысолова?

— Он. Но Крюгер — мелкая рыбка, это пустяк для такого, как он… Ты и представления не имеешь, что тебя может ожидать.

— А ты?

— И я. Я лишь знаю, что такой, как он, сотрет в порошок десяток таких, как ты, одной левой, даже не просыпаясь. Лучше испугайся его сейчас; и уходи…

— Что за странная заботливость со стороны того, из кого отбивную сделал я, и кто сегодня пытался насадить меня на болт? — поинтересовался Курт, и чародей тихо выдохнул, снова закрыв уцелевший глаз:

— Ничего личного, такова была моя часть работы… Ничего личного, как и в твоих… действиях сегодня. Ты ведь даже не виноват — тебя таким сделали. Жаль, что мы настолько по разные стороны. Ты пригодился бы на этой стороне… Оставь все как есть, уходи; быть может, лет через десять ты на все посмотришь иначе? Тогда, как знать…

— «Таким» меня сделали?.. — все же не сдержался он. — Каким же? Не желающим резать детей ради проверки каких-то сомнительных выкладок?

— Это не ко мне, — возразил пленный едва слышно. — Моего мнения не спрашивали, и решение принимал не я…

— И твое слепое повиновение, по-твоему, лучше, чем моя система, мой порядок?

— В любом случае это делалось ради одной цели — ослабить вас и уничтожить, в конце концов… а эта цель оправдывает все. Даже истребление мира. Жизнь нескольких мальчишек — ничего не значит. Ничья жизнь ничего не значит, и моя в том числе. Это ты должен понимать — Инквизиция сама низвела человеческое бытие до цены пучка соломы… И ты сам — неужто воспротивился бы, если б сверху тебе был дан приказ убить с виду ничем не опасного и благочестивого человека? Ты стал бы спорить, ослушался бы, если бы тебе сказали, что это во благо Конгрегации?..

— Мы не станем продолжать идейные диспуты, — выговорил Курт уже спокойнее, бросив мимолетный взгляд на заходящее солнце, коря себя за это мгновение несдержанности. — Каждый из нас укрепился в той почве, в какой был вскормлен; это не имеет смысла. Каждый останется при своем мнении. Мой чин велит и тебе предложить смену стороны; но, полагаю, это тоже будет пустой тратой слов, и ни раскаяния, ни предсмертной исповеди от тебя я не дождусь.

— Раскаиваться мне не в чем. А исповедь — ее ты услышал, — усмехнулся тот с болью, отведя взгляд. — Я сказал все, что знал…

— Судя по всему, так, — вздохнул Курт, глядя на нож в своей руке, и медленно поднялся, устало упираясь ладонью в стылую скользкую землю.

Напряженный взгляд поднялся вместе с ним, и, когда он сделал шаг в сторону, голос, осевший от боли и холода, выдавил:

— Нет, постой!

Он встал на месте, сжимая рукоять, понимая, какие слова последуют за этими и вспоминая то, что забыть хотелось — навсегда…

— Я ведь все рассказал, — повторил чародей с усилием. — Не оставляй так… добей…

Курт невольно зажмурился, изгоняя из мысленного взора возникшие некстати образы, все — те же самые: и уходящий прочь человек с кинжалом в руке, и другой, залитый кровью и не могущий двинуться с места, и слова — те же самые…

Обернувшись, он прошел назад тот шаг, что отделял его от распятого на земле чародея, медленно присев снова на корточки рядом, и осторожно перевел дыхание, словно его грудь тоже вновь разрывалась от боли в сломанных ребрах при каждом вдохе…

— Ты все рассказал, — согласился Курт тихо, глядя в белое, как обескровленная рыба, лицо. — Однако… Справедливость и милосердие; помнишь? Им я служу. Милосердие требует от меня прервать твои страдания… но справедливость хочет, чтобы ты остался, как есть, чтобы, умирая, испытал ужас, какой испытали кельнские дети. Спустя пару часов станет темно, а ближе к ночи из леса, я думаю, выйдет кто-нибудь, кто сможет оценить по достоинству то, что от тебя осталось, и к утру ты в полной мере прочувствуешь то, что чувствовали они. Это — было бы справедливо. Итак, скажи мне, почему я должен послушаться милосердия?

— Потому что оно на стороне практичности, — едва различимо выговорил тот. — Оставить меня здесь без надзора… А вдруг выживу?..

— Что ж, в логике не откажешь… Пусть так; аргумент защиты принят, — кивнул Курт, перехватывая нож убитого шута в левую руку. — Сейчас — тебе не нужна еще минута?

— Нет, — изнеможенно прошептал чародей, закрывая единственный глаз, и шумно, рвано сглотнул ледяной воздух. — У меня их было достаточно…

— Как знаешь, — отозвался Курт и уперся коленом в землю, вогнав острие во вздрагивающее горло. — Sit tibi Deus misericors