Пастух - [19]

Нил татарину строго-настрого запретил про трещину другим сказывать, рупь пообещал дать, а сам домой вернулся. Разделся, лег в постель, попытался заснуть — а сон все нейдет. Всю ночь так проворочался, а с раннего утра старшего каменщика из постели поднял и к колокольне привел. Что, мол, делать будем?

Каменщик как трещину увидел, так за голову схватился.

— Беда, Ефим Григорьевич, основа к реке поехала. Почва, видать, зыбкая, дождями напиталась и поползла Надо теперь колокольню ломать и заново строить.

Нил как такое услышал, чуть не разрыдался. Вернулся к рабочим и всех, кто еще в монастыре оставался, отпустил на три дня, на дождь сославшись:

— Пока вёдро не будет, не возвращайтесь.

А сам к архимандриту пошел, виниться.

Идет, еле ноги волочит. Тут ему навстречу брат из кельи выходит:

— Что, Ефим Григорьевич, грустный такой? С похмелья, что ли?

Нил ему все и рассказал. Келарь белобрысый как про это узнал, сказал к архимандриту пока не ходить и рабочим тоже не сказывать. Потом завел Нила-Ефима к себе в келью и достал из сундука кожаный кошель:

— Тут пятьдесят рублей серебром. Ты их между татарином и каменщиком подели и скажи, чтобы помалкивали. А я пока подумаю, как быть.

Нил так и поступил, а потом в келью вернулся. Сидят они с братом и думают, как положение спасти. Несколько дней, положим, никто трещины не заметит, покуда дождь и рабочие в отгуле, а потом? Надо, пока рабочих нет, за архитектором в Нижний послать — может, посоветует что.

Только до этого договорились, как в дверь архимандрит зашел, без стука. Келарь и Нил вскочили, а архимандрит говорит:

— Новости у меня. Я вчера от секретаря Синода письмо получил. Говорят, сам обер-прокурор по Волге на днях проезжать будет. Хочет он нашу колокольню посмотреть и архитекторам петербургским показать. Вы, Ефим Григорьевич, рабочим скажите, чтобы быстро все внутри расчистили и леса сняли. И счета приведите в порядок, а то вдруг затребуют для ревизии.

Нил головой кивнул молча, не решился про трещину рассказать. И брат его, келарь белобрысый, тоже про трещину молчок, отвечает за двоих архимандриту:

— Будет исполнено, отец настоятель, все в лучшем виде закончим. И счета выправим, и работы закончим в срок.

Сказал так и быстро вышел. А у самой двери повернулся и, пока архимандрит не видел, знаками показал — потом, мол, поговорим.

Вернулся Нил к себе в дом ни жив, ни мертв от страха Лег в постель, а уснуть не может. Одна мысль его гложет: что же с ним через неделю будет, когда обер-прокурор приедет и все про трещину откроется.

Промаялся он так с полночи, а потом решил еще раз в церковь пойти и посмотреть: авось трещину как-то прикрыть можно, замазать или залатать быстро. Выпил рюмку водки перед выходом, чтобы успокоиться, а потом еще две. Когда руки дрожать перестали, надел пальто на вате, воротник повыше поднял, чтоб не узнали, и вышел в ночь.

Идет по городу к монастырю, по сторонам оглядывается. Вроде спят все. А на небе развиднелось, дождь перестал. Выкатилась на небо луна и осветила спящий город. Нил к монастырским воротам подошел, своим ключом калитку открыл и к строящейся церкви стал пробираться. Как подошел, смотрит — внутри церкви свет как будто мелькает. Заглянул внутрь через приоткрытые двери и увидел брата, в рясе и камилавке. Горит у его ног маленький фонарь и освещает неверным светом белесое лицо. На стенах зловещие тени пляшут, и кажется, что святые и архангелы, на сводах нарисованные, смотрят вниз с осуждением. А и то правда, недоброе дело брат задумал: лежит перед ним груда пакли и стружек, а брат из больших бутылей их лампадным маслом поливает и что-то под нос себе бормочет.

Зашел Нил в церковь и говорит шепотом:

— Братец, что же ты делаешь? Никак подпалить хочешь?

Тот даже головы не повернул и продолжает масло на паклю лить.

— Тебя, Нилушка, спасаю, твою голову от беды выручаю, как в прошлый раз. Погляди сам: трещина за день еще больше раздалась. Уже кулак пролезает. Колокольня крениться начала ежели издалека посмотреть. Неровен час, упадет прямо на обер-прокурора Вот я такое придумал, чтобы ни с тебя, ни с меня спроса не было. Хочешь — помогай, а не хочешь — не мешай хотя бы, отойди.

Сказал, взял пук пакли и на леса полез. Глянул Нил кругом, а на лесах то тут, то там пакля разложена, и масло с нее капает. И бутыли стоят с красками, и тряпье всякое разложено. Бросился Нил к брату, схватил его за рясу, наверх не пускает, шепчет:

— Что ж ты делаешь, ирод! А коли прознают, что это мы подожгли?

— А как прознают? Монахи говорить лишнего не станут. Рабочие все ушли. А тебя — разве тебя видел кто по дороге? Не бойся, лучше пусть церковь в огне сгорит, чем на голову людям обрушится. Иди домой, спи спокойно — я все сделаю.

И дальше лезет. Нил его за рясу держит, не отпускает и молит:

— Не надо, боязно мне! Не надо!

Брат-келарь обернулся, в лицо Нилу посмотрел, подумал и говорит:

— Ну ладно, как хочешь. С тебя первого спросят, тебе ответ держать, а мое дело крайнее. Дай мне фонарь и пойдем по домам, утро вечера мудренее.

Нил нагнулся, поднял с пола фонарь и брату передал, а рясу меж тем из рук выпустил. Келарь фонарь взял, да как пнет Нила в живот ногой! Нил пополам от боли согнулся и на колени упал, а келарь белобрысый живо наверх по лесам полез, как белка Лезет с фонарем и на пути от фитиля куски пакли поджигает.