Пасторский сюртук - [53]

— Историки? Вздор! Но так или иначе отрадно слышать, что оболгали меня не знатные особы. Лживые щелкоперы. Они сообщают лишь о том, чему бы следовало произойти. Несущественные пустяки.

— Да, конечно. И ваше превосходительство в добром здравии?

— В моем возрасте человеку не пристало жаловаться. Хвала… Да. Хвала Провидению.

— Воистину так. Неисповедимы пути Его. Вам, поди, уже изрядно за сто?

Старик самодовольно усмехнулся и обвел взглядом обветшалые вещицы на столе. В скрипучем голосе сквозила деланная кротость.

— Да-с. Через два месяца сравняется сто тридцать.

— Нет! Быть не может!

— Клянусь!

— Господи Боже мой, ваше превосходительство, согласитесь все же, что…

— Сударь! Не забывай, я — маршал Франции.

— В таком случае я обязан вам верить.

— Вот и ладно.

— Ваше превосходительство желали говорить со мной?

— Да. Хочу сделать тебе маленький подарок. Прошу. Он твой. — Птичий остов ожил, тронул красный футляр. — Ну же, открой.

В футляре был маршальский жезл, обтянутый алым бархатом, украшенный черным бранденбургским орлом. Герман взвесил тяжелый жезл на ладони — толстый, массивный, как деревянная дубинка, и словно набухающий силой под его любовным прикосновением. Старик довольно заквохтал.

— Ну что? Недурственно — получить жезл, а? Я помню, как это было.

Герман приставил жезл к бедру и церемонно поклонился.

— Тысячу раз благодарю. Ваше превосходительство оказали мне огромную честь. Но в моем положении сей дар едва ли не оскорбителен.

— Отчего же?

— Я всего-навсего простой солдат.

— Простой солдат? Ventre-saint-gris! Ты, черт возьми, прусский фельдмаршал!

— Правда?

— Черт возьми, да ты никак опять обвиняешь меня во лжи?

— Что вы, у меня такого и в мыслях нет. Только очень уж это неожиданно. Я, разумеется, весьма горд и польщен.

— Очень надеюсь. Столь скорые повышения по службе случаются не каждый день.

— Или столь незаслуженные. Не знаю, как вас и благодарить. Можно ли мне теперь идти?

— Нет, погоди! Черт возьми, ты не понимаешь, что означает твой новый ранг. Ну что же, объясню. Ты — мой протеже. И я намерен сделать из тебя великого человека. С той поры как покинул арену публичности, я выполняю свою миссию в уединении. По сей день люблю руководить военной кампанией, жив старый солдат, жив, понимаешь ли, но действовать я предпочитаю тайно. Другие воплощают мои замыслы и пожинают лавры. А я на старости лет заделался стоиком и отдаю предпочтение спокойной тихой жизни, а не шумной мирской суете. Мало кому ведомо, что я еще жив и в одиночестве тружусь здесь, в уединенном доме, на границе Силезии и Австрии. И однако же редко какая из теперешних европейских баталий спланирована без моего участия.

— Ваше превосходительство, но уж этого-то быть не может!

Костлявым пальцем старик постучал по столешнице и грозно посмотрел на своего протеже.

— Предупреждаю, мой юный друг. Вот здесь, под картой, футляр с парой заряженных пистолетов. Ты теперь персона высокопоставленная и знатная, а посему ни один кодекс чести не возбраняет мне вызвать тебя на дуэль. Если ты еще хоть раз скажешь, что я лгу, мы разрешим сей конфликт как светские люди. Но предупреждаю. Я старик, однако ж и теперь могу с двухсот шагов подстрелить летящего голубя.

— Да Боже сохрани! Я хоть и фельдмаршал, но человек мирный. Все, что вы говорите, для меня как слово Божие.

— Как ты сказал? Чье слово? Эк хватил…

Старик задумался. Снаружи зацокали подковы, захрустел под колесами гравий. Хлопнула дверь. Донеслись приглушенные голоса.

— Enfin, о чем бишь я говорил?

— Вы планируете все баталии, что происходят в Европе. Уму непостижимо! Но, разумеется, чистая правда.

— Exactement[29]. Я вступаю в контакт с многообещающими молодыми полководцами, посредством писем или через доверенных лиц, и предлагаю мои услуги. Отклоняют их редко. Конечно же, досадно быть зависимым от меня, но еще досаднее потерпеть неудачу. Ведь им при всей гордыне и бряцании оружием так часто недостает уверенности в собственных силах. Обыкновенно они с радостью принимают мои услуги.

— Невероятно!

— Что-о? Невероятно?

— Правда всегда невероятна, ваше превосходительство, с нею никакой вымысел не сравнится.

— Что ж. Это верно. Итак, я руковожу их операциями. Тактические подробности, понятно, уточняют сами клиенты, я ограничиваюсь тем, что набрасываю стратегию. Все победы, одержанные за последние полвека, выпестованы мною.

— Надо же! И национальных предпочтений у вашего превосходительства нет? Французов вы, полагаю, не поддерживаете, во всяком случае судя по военной истории последних лет.

— Конечно, нет. Я выше всех и всяческих границ и национальных предрассудков, я вмешиваюсь, только когда меня просят. Порой я забавы ради в разгар сражения перехожу на другую сторону. Видеть, как безмятежный полководец меняется в лице, когда победа ускользает у него из рук… Хи-хи-хи! Очень забавно. Ты упомянул о Франции. Откровенно говоря, после смерти великого Людовика родная страна действовала мне на нервы. Светские беседы, любезности, ученые дамы, литературные салоны, стихотворные послания, памфлеты против нетерпимости, нет, знаешь ли… Однако ж я с давних пор присматривался к Пруссии и твердил себе, что со временем она сумеет занять в истории величайшее место. Какая гражданственность! Какие рекруты!