Пасторша - [5]

Я прошла дальше к столу, за которым сидел человек из строительного совета. Можно бы спросить его, как дела со строительством нового дома для общины — этот проект возник задолго до моего здесь появления.

Но он был увлечен разговором с соседями по столу, речь шла о новом законе об использовании земли и водоемов. Животрепещущий вопрос для всей губернии; саамы проявляли активность, а коренные норвежцы считали, что пора положить конец привилегиям саамов.

— Сколько мы должны платить за несправедливость, совершенную когда-то, а, пастор? — спросил какой-то мужчина и откинулся на спинку стула.

Я поставила чашку на стол и пошла за стулом.

Мужчина тем временем рассказывал об одном знакомом норвежце. У него обманным путем отняли домик, который он обихаживал много лет. Саамы как-то объединились и втихаря всё обделали. Они ведь все кругом родственники и горой стоят друг за дружку. Написали бумагу, проштамповали в муниципалитете, и все — ничего уже нельзя сделать.

Я внимательно выслушала его и задала несколько вопросов, я хорошо знала, что эта проблема гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Потом заговорил другой, пожилой человек, он смотрел в стену прямо перед собой и возмущенно требовал навести, наконец, порядок и восстановить справедливость. Я смотрела на его лицо, с морщинами, пятнами и родинками, и мне казалось, что весь вопрос относительно нового закона как бы сросся с этими линиями на его лице, ушел вглубь, словно тонкие корешки шли от морщин вниз по телу, по рукам и доходили до кончиков пальцев, которые дрожали, когда он, закончив, отхлебнул из чашки кофе. Его сосед сидел, уставившись в свою тарелку, и рвал на кусочки вафлю, на маленькие кусочки, так что в конце концов получилась куча желтого песка, такого же, какой лежит здесь везде, под вереском, под домами, дорогами, на равнине — везде.

Я перешла к столу, за которым сидели пожилые прихожане. Здесь всегда много смеются. Я поздоровалась со сторожем и спросила, как дела с отопительной установкой. Он говорил о ней в прошлый раз.

— Установлена, — ответил он. — Но слегка шумит.

Он один из тех, кто ходит к пастору. Я не знаю, как назвать наше общение — духовным наставничеством, или это просто часть работы пастора? Он — невысокий худой человек лет шестидесяти. Приходит и сидит у меня минут пятнадцать — двадцать. Выпивает чашечку кофе. Он может долго сидеть и смотреть на меня, рассматривать комнату; иногда рассказывает о своей работе, о том, что делал, о повседневных вещах. Вспоминает детей, с которыми часто разговаривает, сыплет именами, я уже знаю их по его рассказам, но и только. Для меня они как абстрактные типажи, словно в ролевой игре. В первые его посещения я сидела и ждала, что он доберется до сути, расскажет про самое важное. О своих страхах, о горе, о том, что его мучает. О чем-то таком, что можно рассказать только священнику в надежде на помощь. Однако он сидел и дергал ниточку на рукаве, а потом взглянул на меня. Может быть, он ждал чего-то от меня? Я напрямик спросила его, не хочет ли он что-нибудь рассказать. И тогда он начал говорить об отопительной установке, своем самом большом заказе. Стал вдаваться в технические детали, в которых я ничего не понимаю. Долго сидел и рассказывал.

Во время учебы и практики нас не готовили к таким вещам, таким неясным и неопределенным. Как к этому относиться? К тому же я была недостаточно внимательна во время практики, она пришлась на тот весенний семестр, когда я ждала места стипендиата.

Со временем я привыкла к его визитам и стала думать иначе. Он приходил в рабочей одежде, стучался и спрашивал, не помешал ли. И я отвечала: «Нет, конечно» — и ставила кофе. То, что он говорил, не было скучным, у него была неожиданная манера связывать воедино мысли, какими-то резкими и длинными прыжками. В последний его визит я подумала, что дело не в нем, а во мне — это я мыслю слишком узко. Он говорил, а на самом деле хотел чего-то другого. Он приходил, чтобы побыть здесь, побыть вместе с пастором. И говорил про отопительную установку или другие обычные вещи. Может быть, однажды он заговорит о чем-то другом, болезненном, а может, и нет. Главное, что мы проводим время вдвоем, вместе.

Мне как-то пришло в голову, что, может быть, он приходит ради меня. Возможно, я, сама того не замечая, излучаю какие-то неуловимые лучи? Так ли это? А если так, то насколько это нехорошо?

Я вышла из дома общины, на улице дул сильный ветер. Дорога к пасторскому дому, красному, двухэтажному, шла мимо школы. Дом стоял чуть в стороне, на небольшом пригорке. Здание школы слегка прикрывало сад от ветра, и там росли довольно высокие деревья.

Я шла мимо гаража. С другой стороны дома также была дорога. В пасторском доме обычно жил приходской священник, однако нынешний построил себе собственный дом в другом месте, так что этот пустовал, когда я приехала.

В нем было две квартиры, однако маленькой кухней на втором этаже давно не пользовались, так как у прежнего пастора, жившего здесь, было много детей, семья занимала весь дом и пользовалась кухней на первом этаже.

Я открыла черные железные ворота. Нанна, очевидно, уже уехала в рыбацкий поселок. Она сказала, чтобы я приезжала, если захочу. Они с Лиллен будут там до вторника. Старшая дочка, девятнадцатилетняя Майя, с ними не поехала, сегодня вечером какой-то концерт, а потом, она ведь работает. Я посмотрела на окна, но не увидела ее.