Пасторша - [45]

Эта фраза повисла надо мной и стала долбить меня по темечку.

Конечная цель — не упустить никого.

Я взглянула на маленького худощавого, того, что был против женщин-пасторов. Было видно, как ему больно такое слышать, психиатр каждой фразой словно хлестал его наотмашь по щекам, так что они уже побагровели — появились два круглых красных пятна, и краснота стекла вниз по шее.

А что же я, почему не беру слова, куда оно подевалось, мое возмущение всем этим? Неужели стакан виски настолько заглушил его? Горящие факелы в ночной тьме, скрип скользящих по снегу запряженных оленями саней по дороге к церковному приходу в 1852 году. Я выглянула в окно: может, они опять спешат сюда? Или уже стоят у входа? Они смешались со снежной вьюгой за окном, растворились в ней, и ветром их надуло ко мне в комнату. Они просочились сквозь щели, перенеслись сюда из другого времени. Или оно, то время, замерло и остановилось, создав внутри нашего времени вкрапления других времен, вечные и неизменные?

«И я думаю посему, что при существующих в нашей церковной общине обстоятельствах следует потребовать от каждого, кто желает причаститься Святых тайн, чтобы он предстал перед пастором и рассказал, как он понимает это таинство и с какой целью прибегает к нему, и оставить затем на усмотрение пастора решение, допускать ли его до причастия или нет. Тем самым мы ни в малой степени не отторгнем тех, кто желает принять тела Христова, но и не попустим, чтобы его драгоценных даров приобщались без благоговения или же ради укрепления фанатиков постыдного и нехристианского учения. Если мы будем следовать наставлениям Святого Духа, то наши установления в этом важнейшем вопросе несомненно привлекут внимание и будут способствовать тому, чтобы открыть людям глаза на истину».

Психиатр обошел составленные буквой «П» столы и раздал информационные буклеты центра внутреннего развития. На обложке буклета было изображено поле с цветами, а сверху написано: «Наставления Святого Духа».

Я наблюдала за ним. У него было что-то с шеей, так что при ходьбе он немного прижимал голову к груди — словно хотел ее спрятать, подумала я внезапно.

На ум пришла притча о болящей женщине, которая дотронулась в толпе до края одежды Иисуса. И он обернулся, почувствовав это, и заговорил с ней. Она верила, что одно только прикосновение к его одежде спасет ее. И излечилась.

Я покачала головой. От этих докладов берет такая тоска, что собственные мысли становятся бессвязными.

Я лежала в постели с закрытыми глазами — в маленькой комнате воздух был перегретым, слишком сухим — и пыталась заснуть. И вдруг возникло и не пропадало чувство, что я никогда, никогда не доберусь до сути того, в чем пытаюсь разобраться. Эта мысль пульсировала в сознании. Лучше не станет, всегда будет вот так: слепо, немо, никак.

Внезапно у меня перехватило дыхание. Я села в постели, горло сжимал спазм, и оно не вмещало достаточно воздуха, теперь мне было не до умных мыслей, я стала уговаривать себя вслух: успокойся, теперь сделай медленный вдох, не спеши, еще медленнее, вот так, дыши.

Не знаю, сколько времени это продолжалось. Наконец я снова смогла лечь. Я рассматривала на потолке чуть видимые блеклые линии — свет откуда-то снаружи высвечивал рисунок на полупрозрачных шторах. Эти линии напоминали ячею рыбацкой сети, каркас вешал на берегу фьорда. Лежа в кровати, я стояла под ними, задрав голову. А потом вскарабкалась наверх и взглянула вниз, на лежащее на траве тело девушки. Потом она пропала, и я увидела на мерзлой траве, под снегом и ветром себя.

Здесь на поверхность выходит подстилающая порода, сказала я Тюри. Она начала вглядываться в снежную равнину, но ничего не высмотрела, везде белизна и тишина. Даже солнца нет. Мы с Тюри пошли прогуляться в обеденный перерыв. Насколько хватал глаз, везде плавные линии склонов, черные вставки кустов или низких деревьев — темные линии и пятна в общем сияющем белом цвете. Мы сходили в лавочку к серебряных дел мастеру. Тюри купила несколько брошек со стилизованным полуночным солнцем — в подарок гостям, ожидавшимся летом, и кучу маленьких серебряных колечек всем своим многочисленным племянницам с юга.

Я засмотрелась на оберег для саамской колыбельки, это такой маленький блестящий шарик, прикрепленный к куску коры. Когда они подвешивали сшитую из шкур колыбель с младенцем посреди землянки или юрты, то над ней вешали такой вот шарик — отпугивать злых духов. Яркая лампочка освещала этот шарик, и теплый лучик отражался от него и падал мне на щеку.

Мы дошли до нового здания тинга, это Тюри предложила: оно, оказывается, получило какую-то там архитектурную медаль. На здании развевался яркий флаг с кругом. Перед зданием было много машин и ни одной живой души.

Потом прошли мимо церкви, где у нас в четверг будет прощальная церемония. Старый храм, стоявший здесь во время бунта, сожгли отступавшие немцы. А этот, новый, обсажен деревьями по всему периметру ограды, и они самые высокие в поселке — длинные ровные белые пятнистые березы. Кембрийская красота, сказала я Тюри. Повторила его слова.

Иногда я думаю, что хорошо бы задняя стена за алтарем была стеклянная, чтобы взгляд молящегося человека не упирался в образа, но проникал сквозь них, дальше. Таким должна быть и речь, и проповедь, и слово — не затеняющей смысл цельностью.