Пастораль с лебедем - [215]
Секретарь запнулся, и в этот миг случилось невероятное — Кирпидин взвыл не своим голосом:
— Засранец ты! Засранец!.. За… Бр-р-р… — и вдруг старика стало рвать.
Нахлынула на него дикая, слепая ярость и сразу тошнота, словно он закачался в зыбке или на чертовом колесе и перевернулся вниз головой. Бывали у него в детстве такие приступы, когда трясла малярийная лихорадка и неделями валялся в жару. Вот и сейчас подкатила изнутри волна, другая, закрутила, потащила, уволокла… Так в океанах поднимается вдруг из самых недр, из глубин, из километровых толщ воды, вспучивается гигантским бугром волна и несется, все сметая и сокрушая на пути… Откуда взялось это «цунами» в потрохах деда Кирпидин а?
Пол сельсовета забрызгало какой-то сизой мутью. Владимир Георгиевич быстро поднял скорчившегося Патику, вывел в сени.
— Ой, Володя, прости… Не хотел, ты смотри, бре. Прошу… Сейчас пройдет, знаю… На воздухе быстро пройдет.
— Петр Иванович! — позвал секретарь председателя. — На минутку! Тут человеку худо.
Они понимающе переглянулись, Петр Иванович озабоченно распорядился:
— Скорей останови машину, пусть до больницы подбросят.
— Не надо, ой, что вы… — пролепетал Кирпидин. — Оставьте, я сам… Владимир Георгиевич пошутил, да я сдуру не разобрал… Вчера на радостях немного того, перебрал. Бес попутал — засел я в погребе, как из роддома пришлепал, а утречком дай, думаю, похмелюсь… Не заел, вон с непривычки-то и подкачал…
Председатель сельсовета взглянул на Владимира Георгиевича:
— Он по делу пришел? Владимир Георгиевич, что хотел товарищ Патику?
— Нет! — старик выпрямился. — Ничего, я сам дойду. Сейчас, лучше уже, спасибо, не надо…
— Да пошутил я! Ты что, меня не знаешь, мош Скридон? — И наконец секретарь произнес слова, которых ждал Кирпидин: — Магарыч не зажми, дед! Три ведра мало, я так скажу — бочкой не отделаешься. И на крестины зови, а то насмерть обижусь. Смотри, вечерком к тебе завернем с Петром Ивановичем, готовь извар, посидим по-холостяцки, покалякаем…
— Конечно, зайдем! — бодро подтвердил председатель. — Почему не зайти? Бумажки эти не к спеху, верно, баде Скридон? Было бы здоровье, а волокиту с документами уладим, не волнуйтесь, оформим честь по чести…
Оба не знали, как выпутаться из неловкой истории. В ящике стола у секретаря, в помятом конверте, лежала записка шепелявого дежурного эскулапа, где говорилось, что «на основании устного заявления гражданки Катанэ Р. Г. ребенка необходимо зарегистрировать согласно желанию матери». Было ли официальным «заявлением» то поспешное и маловразумительное признание Рарицы с ее вечно блуждающей по лицу придурковатой улыбкой, какая бывает у цветков тыквы, которые вьются без разбору по плетням, по тычкам, по гнилым жердинкам и тянутся, тянутся куда-то вверх, к синему июльскому небу?..
Из-за прикрытой двери кабинета доносился раздраженный голос председателя, он добивался, чтобы прислали в сельсовет шепелявого Николая Дмитриевича. Задал им работенки этот юнец! Кто там настоящий отец ребенка, откуда он, где живет и прочие подробности нимало не занимали председателя. Вопрос-то в чем? Сохранится эта семья или развалится, разрушат ее посторонние по своему неразумию. А если старик отроду не мог иметь детей — как быть, если дойдет дело до признания отцовства? Виноват ли Кирпидин, что природа выплеснула его в мир таким вот, некрасивым, маленьким, ершистым да еще обделила радостью продолжить род, как всякой живой твари на земле полагается? Чья это вина? Не надо бы лезть через забор в чужой огород…
По телефону председатель толку не добился и теперь шел сам в больницу, поговорить по душам с болтливой простушкой Рарицей, без вины виноватой матерью, с этим желтым цветочком, в котором копошилась черная козявка, отчего и появилась на свет розовая тыква весом в четыре кило двести. Кому на пользу ее откровения? Подумала ли женщина, кого сынок назовет отцом?
Снег поскрипывал под ногами. Новоявленным Соломоном председатель шагал в роддом, читать наставления и распутывать чужие судьбы.
Старику Кирпидину было уже все равно, кто говорит и о чем. Пусть трещат телефоны, пусть плачет Рарица, а секретарь делает вид, что пошутил. Он брел, ничего не ожидая, покачиваясь, — совсем ослабел после приступа рвоты.
«Домой… Дома надо отлежаться. В своей берлоге… И откуда такое навалилось, хм? Смотри ты, как коленки дрожат!..»
Скридон по-стариковски шаркал по протоптанной в рыхлом снегу тропке и жмурился от слепящих сугробов. Снег выпал ночью, под утро, и лежал под солнцем белый и накрахмаленный, как халат дежурного шепелявого врача.
«А это что? Откуда?»
На повороте лежал маленький пустырь, с осени здесь расчистили участок для нового дома, кто-то успел до холодов завезти камень под фундамент. Скридон остановился — красиво как… Снег лежал лениво, чистый и ровный, точно пухлявой накидкой растянули его на пустыре, так и льнула к глазам эта белизна. Старик смотрел на покрытую снегом землю, щурился и бездумно повторял: «Что ж это такое? Откуда взялось?»
Посредине пушистого нетронутого покрова, где так вольно покоилась белизна, он заметил какие-то следы.
В книгу одного из ведущих прозаиков Молдавии вошли повести — «Элегия для Анны-Марии», «На исходе четвертого дня», «Набросок на снегу», «Алба, отчинка моя…» и роман «Сказка про белого бычка и пепельного пуделя». Все эти произведения объединены прежде всего географией: их действие происходит в молдавской деревне. В книге представлен точный облик современного молдавского села.
В повести Василе Василаке «На исходе четвертого дня» соединяются противоположные события человеческой жизни – приготовления к похоронам и свадебный сговор. Трагическое и драматическое неожиданно превращается в смешное и комическое, серьезность тона подрывается иронией, правда уступает место гипотезе, предположению, приблизительной оценке поступков. Создается впечатление, что на похоронах разыгрывается карнавал, что в конце концов автор снимает одну за другой все маски с мертвеца. Есть что-то цирковое в атмосфер «повести, герои надели маски, смеющиеся и одновременно плачущие.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Светлая и задумчивая книга новелл. Каждая страница – как осенний лист. Яркие, живые образы открывают читателю трепетную суть человеческой души…«…Мир неожиданно подарил новые краски, незнакомые ощущения. Извилистые улочки, кривоколенные переулки старой Москвы закружили, заплутали, захороводили в этой Осени. Зашуршали выщербленные тротуары порыжевшей листвой. Парки чистыми блокнотами распахнули свои объятия. Падающие листья смешались с исписанными листами…»Кулаков Владимир Александрович – жонглёр, заслуженный артист России.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.